Звонок другу - Троицкий Андрей

Ольшанский, словно подводя итог своим раздумьям, плюнул на пол. Опустил пистолет в карман плаща.

— Ладно, не унижайся, — он брезгливо поморщился. — Только ради него, ради этого пацана… Паскудный у него дед. Зато живой.

— Спасибо, Виктор Иванович, — Глотов заплакал. — Я вас… Я за вас в огонь и в воду…

— Живи, — процедил сквозь зубы Ольшанский. — Но, как говорится, помни. И не меня благодари. Не надо. Я этого не люблю. Его, внука, благодари.

Глотов сделал попытку на коленях подползти к своему хозяину, поцеловать ему руку. Но Ольшанский отступил на пару шагов, брезгливо спрятал руки за спиной.

— Все, парни, по машинам, — скомандовал он. — Гена, мобильником не пользуйся. Остановишься у бытовки, где валяется тот старик ханыга. Там протянут кабель, значит, должен быть и телефон. Позвонишь в местную ментовку. Скажешь, что зашел справить нужду в подземный гараж на улице Речников, в недостроенный дом. А там труп. Еще теплый. Видимо, бандитская разборка или что. Пусть срочно выезжают. И положишь трубку.

Натянув на правую руку перчатку, Ольшанский вытащил из кармана пистолет. Глотов стоял на коленях. Не в силах унять слезы, он всхлипывал, еще до конца не веря в свое чудесное спасение. Ольшанский приподнял ствол и от бедра трижды выстрелил в залитое кровью лицо Глотова. Протерев пистолет носовым платком, он подошел к Коту и вложил ствол в его правую руку. Затем оглянулся по сторонам, сел в джип, хлопнул водилу по плечу.

— Трогай.

Следом, подняв облако въедливой цементной пыли, из гаража выскочил «мерседес». Через несколько секунд все звуки стихли.

Ошпаренный выбрался из своего укрытия. Мельком взглянул на Глотова. Широко расставив ноги, он лежал грудью на бетонном полу. Голова повернута набок. Глаза закатились, рот казался неестественно огромным, а подбородка просто не было на месте. Пуля девятого калибра, выпущенная почти в упор, вырвала нижнюю челюсть. Фотография внука плавала в луже крови. В свете люминесцентных ламп лужа отливала насыщенным голубовато-синим цветом.

Димон подскочил к Коту, взял пистолет и сунул его во внутренний карман куртки. Похлопал Костяна по щекам. Никакой реакции. Ухватив Кота за плечи, попытался приподнять его.

— А ты тяжелый, — прошептал Ошпаренный. — Ну, бляха, если я тебя допру на себе хотя бы до забора…

— Ай, — прошептал Костян. — Башка… Меня что, поезд переехал?

Через пару минут Димон тащил Кота по узкому темному коридору к запасному выходу. На улице стало немного легче. Утопая в грязи, натыкаясь на битые плиты и кирпичи, кое-как дотюкали до вросшего в грязь трактора на гусеничном ходу. Передохнули минуту. Костян пытался собраться, переборов головокружение, стал сам перебирать ногами, даже ни разу не упал. Ошпаренный, усадив Кота на гусеницу трактора, вытащил мобильный телефон, набрал номер.

— Ты сейчас где? — прокричал он в трубку, услышав голос Лехи Киллы. — Не слышу… Громче. Тогда вот что, садись в тачку и дуй к Балашихе. Там указатель на въезде в город. Развернешься и остановишься напротив нет

— Чего случилось?

— Подберешь нас с Котом.

— Где вы? Я могу подъехать на место.

— Сам не знаю где. На какой-то долбаной стройке в Балашихе. На какой-то улице. Речников или говнюков… Тут темно, как у негра… И ехать сюда уже нельзя.

— Ты чего мелешь? Вы как, вмазали по пузырю, что ли? Дай мне Кота.

— Пошел ты! У нас менты висят на заднице, — пролаял Димон. — Вот-вот прихватят. Кот сейчас не в форме. Леха, скорее… Ноги в руки и в Балашиху. На полном газу.

Стометровку до тыльной стороны забора прошли минут за десять. Где-то вдалеке уже запели сирены милицейских машин. Через лаз в заборе выбрались на тропинку, петлявшую вдоль кочковатого пустыря. В темноте наверху гудели провода высоковольтной линии. На открытом месте туман немного рассеялся, стали видны окна трехэтажного дома, фонарь у дороги. Выбиваясь из сил, Димон шагал вперед, подставляя плечо Коту, ноги которого заплетались в косичку.

Дорога оказалась пустой. В палисаднике возле дома стоял москвичонок, которому подпорки из деревянных чурбанов и кирпичей заменяли колеса. Ошпаренный пытался усадить Кота на бордюрный камень, но Костян почему-то не хотел садиться. Теперь он уже мог без посторонней помощи стоять на ногах, но гнулся даже от порыва ветра, готовый вот-вот грохнуться на асфальт. Костян взмахивал руками при каждом шаге, хватался за голову, в который раз проверяя, цела ли затылочная кость, не хрустит ли, как сухое печенье.