Чёрный город - Акунин Борис

Леон Арт протянул пистолет рукояткой вперед.

«Красивый юноша. И ведет себя прелестно».

Сказать, что всё в порядке и волноваться не из-за чего, Эраст Петрович не успел. Клара его опередила.

— Нет! Лучше убей меня!

В экстатическом восторге она закрыла возлюбленного телом. Клара никогда не обращалась к мужу на «ты», но так звучало возвышенней. Собственно, ей уже было известно, что никто никого убивать не собирается, но разве актриса способна удержаться от участия в столь фактурной сцене?

Вот только падать на колени — это уж, пожалуй, чересчур. На театральной сцене такого перебора Клара себе бы не позволила. Кинематограф губительно воздействует на вкус.

— Не унижайтесь перед ним! — Леон стал ее поднимать. — Вы богиня, мы все перед вами ничтожества!

— Я не богиня! Я грешница! Я всем приношу одно несчастье!

«Пожалуй, я здесь уже лишний».

Воспользовавшись тем, что любовники, рыдая, сжали друг друга в объятьях, Фандорин быстро-быстро скользнул к двери, цапнув на ходу с вешалки свою дурацкую панаму.

На лестнице ему встретилась подмога: портье Катечкин и четыре ливрейных — перепуганные и одновременно счастливые от предвкушения Настоящего Большого Скандала.

— Пойду п-пройдусь, — сказал им Эраст Петрович. — Ко мне в номер не входить.

На улице он подставил лицо восхитительно холодному лунному свету. Улыбнулся счастливой улыбкой.

Свободен! Наконец свободен!

Ночь Фандорин провел в больнице. Спал чутко, но Маса так и не очнулся.

В палату то и дело наведывался медбрат, дважды заходил дежурный врач. Следовало признать, что уход в заведении добросовестный — именно в этом Эраст Петрович и желал убедиться.

Утром он вернулся в отель, чтобы побриться, принять душ, переодеться. Главное же — для того чтобы провести сеанс медитации: задернуть шторы, сесть в позу дзадзэн, слиться с ритмом и дыханием Вселенной. Ни о чем не думать, ничего не чувствовать, отрешиться от окружающего хаоса, припасть к источнику внутренней гармонии. Или зачерпнуть толику гармонии космической — это уж как получится.

Когда рациональность исчерпала свои ресурсы, нужно настроить рецепторы на обретение сатори. Озарение непременно снизойдет — многократно проверено. Ситуация, которая кажется тупиковой, предстанет в новом свете.

«А если не снизойдет? Если не предстанет?»

«Тогда просто посижу на полу в позе, способствующей циркуляции крови. А потом снова пошевелю мозгами».

У входа в «Националь» кто-то сидел на корточках — не в дзадзэне, но тоже в позе полного отрешения. Было видно опущенную голову в серой чалме, сцепленные на коленях костлявые руки. Вероятно, нищий — в Баку такие попадаются на каждом шагу. Странно только, что швейцар не отогнал мизерабля подальше от входа.

Фандорин достал бумажник — он всегда подавал нищим, которые не пристают и не клянчат. Но сидящий легко поднялся и оказался немым прислужником Саадат Валидбековой.

— Зафар?

Перс молчал. Смотрел не на Эраста Петровича, а на спускающегося с крыльца швейцара.

— Он вас, сударь, с вечера тут ждет. Упорный — ужас!

Монета досталась швейцару, а евнуха Фандорин отвел в сторону.

— Вас прислала госпожа Валидбекова? Что-то случилось?

Почему-то сжалось сердце — Эраст Петрович сам удивился. Внезапно, непонятно с чего, вспомнился ночной сон. Он был короткий и мучительный — как и положено сну, который видишь, сидя в неудобном кресле.

…Фандорину приснилось, что он мертв, лежит в гробу. Пахнет цветами, торжественно поет церковный хор. Идет поминальная служба.

Вот что такое смерть, думал спящий и удивлялся, как это он не понимал столь простой и очевидной вещи при жизни. Смерть — это когда из тела уходит движение. Ты не можешь пошевелиться, а все уверены, что ты кусок бесчувственной материи, которую можно разрезать, вынуть внутренности, подкрасить лицо кисточкой, выставить напоказ. Можно говорить про «дорогого покойника» любые пошлости и глупости — ты все равно не услышишь. А потом закопают в землю, и лежи там вечно, разглядывай крышку гроба. Воскресения не будет.

Но больше всего новопреставленный боялся не вечной тьмы, а женщины в черном. Она стояла у изголовья. Сейчас устроит спектакль, терзался Эраст Петрович. Будет картинно ломать руки, стонать, молоть всякую чушь. Поскорей бы уж закопали.

И вот женщина склонилась над ним. Откинула с лица черную вуаль.

Какое облегчение! Это не Клара, это Саадат.

Глаза ее были сухи, взгляд сосредоточен, таинственен.

Тонкими пальцами она провела по лицу покойника — и будто сняла невидимую пленку. Кожа начала дышать, стало возможно двигать ресницами.

Коснулась рукой груди — и вернулось дыхание.

«Еще, еще!» — мысленно взмолился Фандорин. Его тело жаждало новых волшебных прикосновений, чтобы пробудиться, наполниться жизнью.

Но в это время застонал Маса, и сон прервался.

Тряхнув головой, Эраст Петрович отогнал воспоминание о ночном видении.

— С госпожой Валидбековой все в порядке? Вы ведь можете кивнуть или покачать головой.

Евнух с поклоном подал записку.

«Вам все-таки не удастся уклониться от моей благодарности. Зная вас как человека благородного, не сомневаюсь, что тайна останется между нами. Зафар приведет вас туда, где нам никто не помешает».

Без подписи. Но она была не нужна. Фандорин ощутил легкий аромат знакомых пряных духов.

Скажите, какие жертвы во имя материнской любви! А каков тон!

Он достал серебряный карандашик, быстро написал на обороте:

«Я впечатлен Вашей щедростью, однако не привык принимать от женщин подобные подарки в знак благодарности».

— Вот. П-передайте.

Перс взял записку, но не спрятал за пазуху, а поднес к глазам.

«Он что, умеет читать по-русски?»

Лицо евнуха, всегда неподвижное и бесстрастное, пришло в движение: брови уползли вверх, глаза расширились, приоткрылся рот.

— Вам не нравится Саадат-ханум? — спросил Зафар как о чем-то совершенно невероятном. Голос был надтреснутый, с резким акцентом.

«И читать умеет, и говорить. Он не немой, просто молчаливый».

Фандорин взглянул на необычного человека словно бы по-новому, очень внимательно. Кастраты вызывают пугливое отвращение. Как будто лишение физиологической мужественности делает человека хуже. Однако несколько лет назад Эрасту Петровичу в ходе одного расследования довелось близко узнать жизнь скопческой секты — и он убедился, что в общем и целом эти люди лучше. Они вообще другие.

— Мне нравится госпожа Валидбекова, — ответил Фандорин после секундной паузы. — И даже очень нравится. Но я вступаю в отношения с женщинами, только если возникает взаимное п-притяжение. Причем сильное.

Сказал и засомневался — не сложно ли выразился?

Зафар тоже помолчал.

— Как у Земли и Луны?

Оказывается, понял! Интересный субъект.

— Да. Или как у Земли и Солнца. Потому что притяжение между мужчиной и женщиной бывает двух видов: лунное и солнечное.

Перс задумчиво покивал, как бы соглашаясь. Даже объяснять не пришлось.

— Буду это знать… — Впервые он посмотрел прямо в глаза. — В благодарность за науку я вам кое-что расскажу. От женщин — понятно, а от евнухов вы принимаете благодарность?

«Иронизирует? А какая правильная речь! Странный человек. Очень странный».

К дьяволу медитацию. То, что сообщил Зафар, в корне меняло картину. Она оказалась настолько тревожной, что Фандорин немедленно отправил в министерство депешу следующего содержания:

«Ситуация очень серьезная. Немедленно свяжитесь минуя обычные каналы. Остановился бакинской гостинице Националь».

Телеграмма была адресована знакомому чиновнику особых поручений, который отлично знает: если Фандорин считает, что ситуация серьезная и даже «очень серьезная», стало быть, происходит нечто исключительное. «Минуя обычные каналы» для понимающего человека означает, что через местную полицию, жандармерию и Охранку действовать нельзя.

«Найти способ связи — забота Петербурга. А наше дело — не терять времени».

Попутно пришла в голову полезная идея. Оттуда же, с телеграфа, Эраст Петрович связался по междугородной связи еще с одним знакомым, канцеляристом Жандармского корпуса. Пришлось занять телефонную линию на час с четвертью, что по сумасшедшим бакинским тарифам обошлось недешево. Однако стоило потраченных денег. Еще один фрагмент головоломки встал на место.