Таможня дает добро - Воронин Андрей

— А с этими что будем делать? — с дрожью в голосе, не глядя на трупы, вернее, боясь на них глядеть, спросил сержант.

— Ты, Петя, не переживай. Раймонд, пока нырял, все придумал.

— Мы этих козлов в Двине утопим. Привяжем к ногам камни — и вперед.

— А лодка?

— Что тебе лодка? Пустим ее по реке, пусть себе плывет. Где‑нибудь километрах в пяти–шести отсюда ее на берег выбросит.

— А если утонет? — спросил Овсейчик.

— Утонет, так и хрен с ней! Нам с нее проку никакого, она нам ни к чему. Как теперь порешим, так и сделаем.

Григорий смотрел на происходящее влажными от слез глазами. Он нервно кусал сухую веточку, бормоча проклятия. Скляров видел, как таможенники погрузили два трупа в моторку, видел, как Овсейчик притащил два камня откуда‑то с берега Двины. Камни были большие, как капустные кочаны. Видел, как Раймонд привязывал камни к трупам.

— Ну, суки! Ну, суки! — от негодования и злости, а еще больше от своей беспомощности Григорию Склярову хотелось кричать. Но он, естественно, молчал, лишь тяжело дышал, временами хрипел.

И возможно, если бы не заржала его лошадь, он продолжал бы лежать, прижав бинокль к глазам.

— Что б тебя волк задрал! Постоять не мог спокойно? — сползая с пригорка, буркнул егерь.

Ржание лошади услышали и таможенники. Они насторожились. А затем Раймонд махнул рукой.

— Хрен с ним! Труп в лодке накрыт брезентом, так что спокойнее, ребята, спокойнее. Мы свое дело сделали, а этих двух дня два–три искать никто не станет.

Загремели весла, затем заурчал, переходя на визг и жужжание, мотор.

Григорий Скляров быстро шел по лесу, спеша к своему коню. Он не слышал, как глухо булькнул вначале один труп, затем второй, не видел, как разошлись круги на серой, почти свинцовой воде Западной Двины. Трупы были брошены метрах в двенадцати от берега в самом глубоком месте. Тяжелые камни тотчас утащили их на дно.

— Ну вот и порядок, — сказал Раймонд, вытирая свой автомат. — Сейчас приеду, смажу его, просушу. Патронов у меня хватает, так что, в общем, никто ни о чем… И вы — молчок.

— Ясное дело, — невесело произнес Овсейчик. Сержант тоже кивнул головой.

— Давайте, я вначале вас подброшу, а потом сам поплыву.

Моторка, промчавшись по Двине километра полтора, уткнулась в берег у высокого причала заброшенной паромной переправы. Два белорусских таможенника сошли, на прощание кивнув Раймонду.

А тот развернул лодку и поплыл к противоположному берегу.

Пустую лодку старика–хуторянина медленно крутило и несло по течению Двины, несло в сторону Риги — к городу, знаменитому своими ганзейскими традициями, а теперь центру контрабанды металлов, которые вывозили из Беларуси, Украины и России. Рига своих традиций торговли не утратила, но теперь торговля была большей частью нелегальной.

Глава 12

Часов в восемь вечера Григорий Скляров, усталый и злой, вернулся домой. Он пытался улыбаться, но улыбка на его лице казалась неестественной, словно приклеенной.

— Что с тобой, Гриша? —- спросила жена.

— Ничего, ничего, — пробурчал он в ответ.

— Идем ужинать.

— Нет, не хочу.

— Почему? — насторожилась жена.

— Не хочу, и все.

«Что‑то случилось», — подумала женщина. Но, прекрасно зная характер мужа, поняла, лучше ни о чем не спрашивать, все равно не скажет.

Дочка была занята своими делами. Она утюжила детскую одежду, слезы иногда капали то на платьице, то на ночную рубашку.

Григорий подошел к дочери.

— Что, она спит?

— Да, уснула только что. Дала ей лекарства, и она вздремнула. Ты, папа, как ушел утром, с тех пор она не спала.

— Я же тихо, — сказал Григорий.

— Ты здесь ни при чем. Просто все время она жаловалась, что ей плохо. Скорее бы уже…

— Что скорее? — насторожился Григорий.

— Да не знаю что…

Григорий приоткрыл дверь в комнатку внучки. Та спала, ее бледное лицо казалось восковым, под глазами темнели круги.

— Боже мой, — сказал Григорий, — а я думал, приеду, с ней поговорю.

— Она тебя не дождалась, сказала, что завтра с тобой поговорит. Совсем слабенькая, — усталым голосом пояснила дочь.

— Пойдемте ужинать, — подойдя к дочери и к мужу, негромко произнесла жена, вытирая влажные руки о накрахмаленный фартук.

— Да, да, пойдем. Пойдем, дочка, поешь. На тебе самой лица нет.

— Я тоже, мама, не хочу.

— Хоть молока выпей.