ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ - Джордж Элизабет

Оказалось, что это фотография в рамке. Фотография в скромной деревянной рамке.

Гидеон

11 ноября

Я побежал, доктор Роуз. Я бросился к выходу из музыкальной комнаты, скатился по лестнице и выскочил на Чалкот-сквер. Я не знал, куда бегу и что собираюсь делать. Но я должен был уйти от отца и от того, что он, сам того не желая, заставил меня вспомнить.

Я бежал, не разбирая дороги, потому что у меня перед глазами стояло ее лицо. Я видел ее не радостной, не безмятежно-невинной, не страдающей от боли, а теряющей сознание, пока я держал ее под водой. Я видел, как она вертит головой из стороны в сторону, как развертываются веером ее детские волосики, как она по-рыбьи разевает рот, как ее зрачки закатываются и исчезают. Она боролась за жизнь, однако ее силы не могли сравниться с моим гневом. Я держал и держал ее, и, когда Катя и Рафаэль ворвались в ванную, она уже не шевелилась и не сопротивлялась мне. Но гнев мой все еще не был утолен.

Стуча ботинками по асфальту, я бежал через площадь. Сначала в сторону Примроуз-хилл, потому что ноги понесли меня по привычному маршруту. Но Примроуз-хилл — открытое место, а я не мог вынести даже мысли о том, чтобы оказаться на виду. Поэтому я свернул за первый же угол, углубился в тишину сонных домов и бежал до тех пор, пока не добрался до начала Риджентс-Парк-роуд.

Вскоре я услышал, как меня зовут по имени. Пока я стоял, задыхаясь, на перекрестке, где встречаются улицы Риджентс-парк и Глостер, из соседнего проулка выбежал отец, держась руками за бок. Увидев меня, он закричал: «Подожди!» Я припустил с новой силой.

Пока я бежал, в ритм шагам в голове бились слова: «Он всегда знал». Потому что я вспомнил кое-что еще, и воспоминания замелькали предо мной серией отдельных кадров.

Катя вопит и визжит. Рафаэль отталкивает ее в сторону, чтобы добраться до меня. Крики и топот поднимаются по лестнице и приближаются по коридору. Мужской голос выкрикивает: «Проклятье!»

Папа в ванной. Он пытается оттащить меня от ванны, оторвать от сестры, но мои пальцы впиваются, впиваются, впиваются в ее хрупкие плечи. Он орет на меня и бьет меня по лицу. Он дергает меня за волосы, и наконец я отпускаю ее.

«Уведите его отсюда!» — ревет он. Впервые в жизни отец напоминает мне дедушку, и мне становится страшно.

Рафаэль вытаскивает меня из ванной в коридор, но я успеваю услышать, что делают и говорят вокруг. Моя мать взбегает по лестнице: «Ричард, Ричард!» Сара Джейн Беккет и жилец Джеймс переговариваются, торопливо спускаясь с верхнего этажа. Где-то надрывается дедушка: «Дик! Где мое виски? Дик!» И снизу доносится слабый бабушкин голос: «С Диком все в порядке? Что с ним?»

Потом надо мной склоняется Сара Джейн Беккет. «Что случилось? Что происходит? — спрашивает она и высвобождает меня из хватки Рафаэля. — Рафаэль, что ты с ним делаешь? А с ней-то что такое?» Последний вопрос относится к Кате Вольф, которая заливается слезами и повторяет: «Я не оставляю ее! Только на минуту». Рафаэль Робсон не отвечает ни на один из этих вопросов.

Затем я у себя в комнате. Я слышу, как кричит папа: «Не входи сюда, Юджиния! Вызови "скорую помощь"!»

Она спрашивает: «Что случилось? Сося! Что с ней?»

Хлопают двери. Плачет Катя. Рафаэль говорит: «Давайте я отведу ее вниз».

Сара Джейн Беккет стоит у моей двери, она прижалась к ней ухом и подслушивает. Я сижу в изголовье кровати, руки мокрые по локоть, весь трясусь. До меня наконец доходит непоправимость и весь ужас содеянного мною. И все это время играет музыка, все та же музыка, проклятый «Эрцгерцог», который преследовал меня, как безжалостный демон, последние двадцать лет.

Вот что я вспомнил, пока бежал, и, пересекая перекресток, я не пытался уворачиваться от транспорта. Если бы меня переехал грузовик, это показалось бы мне великой милостью.

Но никто меня не сбил. Я добрался до противоположной стороны. Однако папа не отставал, по-прежнему умоляя меня подождать.

Я бежал, бежал прочь от него, бежал в прошлое. Это прошлое представало передо мной калейдоскопом картинок: вот добродушный рыжеволосый полицейский, от которого пахнет сигаретами, разговаривает со мной ласковым отеческим голосом; вот мать ложится ночью на мою кровать и держит, держит, держит меня, прижимая лицом к своей груди, как будто хочет сделать со мной то же самое, что я сделал с сестрой; вот отец сидит на моей кровати, его ладони лежат у меня на плечах, как раньше мои ладони лежали на плечах Сони; вот звучит его голос: «Не бойся, Гидеон, ты в безопасности»; вот Рафаэль с цветами, это цветы для моей матери, цветы соболезнования, призванные смягчить ее боль. И неизменно приглушенные голоса, в каждой комнате, день за днем, неделя за неделей…