Стечение обстоятельств - Маринина Александра Борисовна

– Хорошо, – сказала Настя. – Теперь задержанный водитель. Что о нем известно?

– Во всяком случае, то, что он говорил, пока ничем не опровергнуто. Он действительно провожал человека на самолет, вылетающий из Внукова в два сорок пять тринадцатого июня. Билет был приобретен за неделю, шестого июня. Филатова улетела в командировку в Краснодар, должна была прилететь двенадцатого около девятнадцати часов, но из-за дождя Москва не принимала, самолет сел во Внукове только в час сорок ночи. Так что встреча Захарова с Филатовой в аэропорту никак не могла быть запланированной.

– Как вы сказали? – встрепенулась Настя. – Захаров?

– Захаров Дмитрий Владимирович, сотрудник частного охранного агентства, до 1990 года работал в тридцать пятом отделении милиции.

– Захаров… – Настя вздохнула. – Тот самый Захаров. Жаль.

– Вы его знаете? – удивился Доценко.

– Правильнее сказать, я была с ним знакома. Я не очень хорошо знала его. Но помню, что парень он отчаянный, рисковый, с авантюрной жилкой. И всегда хотел иметь много денег. Он вполне мог вляпаться в какую-нибудь некрасивую историю, но не из подлости душевной, а исключительно из азарта и любви к приключениям.

– Надо же, как мир тесен, – покачал головой Миша, подходя к окну.

– Да что вы, Мишенька, разве надо этому удивляться? – махнула рукой Настя. – Любой человек, проработавший в уголовном розыске больше пяти лет, так или иначе сталкивается практически со всеми розыскниками и следователями города Москвы. Нас ведь очень мало на самом-то деле. Еще год-другой, и вы сами в этом убедитесь. Узкий, так сказать, круг. Ладно, вернемся к Захарову. Он, конечно, отрицает, что был знаком с Филатовой раньше?

– Конечно, но будем проверять, опрашивая ее друзей и сослуживцев.

– Когда же это вы успеете? Завтра утром Захарова надо освобождать.

– К двум часам еду в институт, договорился с начальником Филатовой.

– Тогда беседу с Захаровым придется перенести на вечер. Вы спрашивали его, о чем он говорил с Филатовой во время поездки?

– Нет. Я с ним вообще не разговаривал. Мне дали протокол допроса, составленный при задержании, и велели проверить его показания. Что я и выполнил.

– Ясно. – Настя достала чистую бумагу. – Я вам напишу, какие вопросы следует непременно выяснить в институте и что надо спросить у Захарова. Если позволите совет, то постарайтесь в институте беседовать только с женщинами. Мужчин пусть опрашивает… Кто еще работает по этому делу?

– Коротков и Ларцев.

– Значит, Коротков. Он у нас достаточно невзрачный, чтобы не будить в мужчинах инстинкт соперничества. И еще, Мишенька. Возьмите диктофон. Мне нужны дословные показания, а не ваши впечатления. Ладно?

– Хорошо, Анастасия Павловна.

– Не обиделись? – улыбнулась Настя. – Не обижайтесь, Миша. Память и внимание очень избирательны. Я доверяю вашей добросовестности, но избирательность в нас уже заложена, и приказать ей выключиться мы не можем. И я могу что-то упустить. Поэтому нужен магнитофон. Последний вопрос. Результаты вскрытия есть?

– Обещали к обеду. Но протокол сразу заберет следователь. Ему очень хочется, чтобы это был несчастный случай.

– Понятное дело, – кивнула Настя. – Кто проводил вскрытие?

– Айрумян.

– Ладно, я ему позвоню. Ну, Мишенька, вперед. Держите мои шпаргалки. Встречаемся с вами в восемь утра. Я хочу все узнать до того, как отпустят Захарова. Да, чуть не забыла. Кто из криминалистов выезжал на квартиру Филатовой?

– Олег Зубов.

– Фотографии, наверное, уже у следователя? Придется падать Зубову в ножки, чтобы еще отпечатал.

– Я уже упал. – С этими словами Миша достал из папки фотографии, сделанные на месте происшествия. – Держите.

– Мишенька, я вас обожаю. – Настя послала ему воздушный поцелуй. – Бегите. Жду вас завтра в восемь.

Доценко ушел, а Настя принялась разглядывать фотографии, сделанные в квартире Филатовой. Вот сама погибшая. Интересное лицо, отметила Настя, черты не очень правильные, но выразительные. Наверное, пользовалась успехом у мужчин. Кухня маленькая, примерно пять квадратных метров, тесная. Вот прихожая. Возле входной двери тумба с телефоном. Ясно видны кроссовки с длинными развязанными шнурками, аккуратно стоящие под вешалкой. Что-то не вяжется, подумала Каменская. Она должна была быстро найти деньги и отнести их водителю, а вместо этого старательно расшнуровала кроссовки, поставила их на место и пошла в кухню включать плиту. Если бы она не оставила Захарову паспорт, можно было бы подумать, что она не собиралась отдавать эти деньги. Чего ее понесло на кухню? Может быть, она там деньги держала? Настя сделала пометку на листе бумаги с крупной надписью наверху «Зубов». Другой вариант – деньги были в комнате, на улице ливень, кроссовки мокрые, сняла их, чтобы не испачкать ковер. На листке «Зубов» появилась вторая пометка. Панорамная фотография большой комнаты. Идеальный порядок. Видно, что в ней давно не было людей. Кресла стоят строго симметрично по обе стороны журнального столика. Узловые фотографии – книжные полки, стенка. Любительская фотография Ирины, очень удачная. Фото женщины лет сорока с небольшим, вероятно, ее матери. В одной из застекленных секций стенки, где хранится посуда, набор стеклянных фигурок: тигр, змея, петух, собака, кошка – всего двенадцать. Больше никаких безделушек в комнате нет, только вещи и книги. Маленькая комната. Определенно, в ней жила Ирина. Диван, письменный стол с пишущей машинкой, кресло, торшер. Больше ничего – комната слишком мала.

Не отводя взгляда от разложенных на столе фотографий, Настя потянулась за сигаретой. Внезапно рука ее повисла в воздухе, она почувствовала холодок где-то в области желудка. Это означало, что что-то не так. Собрала фотографии и стала перебирать их. Внутри опять кольнуло.

Настя Каменская знала твердо: то, что она ощутила, глядя на снимки, было сигналом о поступлении какой-то важной информации, нарушающей схему. Она отложила одну фотографию на листок с заголовком «Айрумян». Пока все. Теперь можно звонить.

Олег Зубов был, как всегда, хмур и ворчлив. Кроме того, Гордеев, судя по всему, и ему наказал язык не распускать, так что Насте стоило больших трудов его разговорить.

– Пойми, Настасья, наши сыщики и следователь дули в разные дудки. Следователь старенький, больной, ему скоро на пенсию, на дворе середина июня, а он еще в отпуске не был. Ему надо это убийство? Он хочет, чтобы это был несчастный случай. И на мужчину с теплым чайником он плевать хотел, если они не подтверждают версию о смерти от электротравмы. Такой вот он человек, ну не хочет он в свои-то годы лишних хлопот. Если ты принесешь ему чемодан доказательств о том, что Филатову убили, тогда он, так уж и быть, будет вести следствие. А не принесешь – он пальцем не пошевелит лишний раз, закроет дело – и конец. Ну а про наших ты и так все знаешь. Они, наоборот, хотят, чтобы это было убийство и чтобы преступником оказался именно этот водитель. Не глянулся он им, видать, – усмехнулся Олег. – И никакое другое убийство их не устроит. И им тоже мужчина с теплым чайником сто лет не нужен. Вот такой расклад.

– Но ты-то сам трогал этот несчастный чайник?

– А как же. И даже прикинул, когда его кипятили. В час тридцать плюс-минус пять минут.

Из разговора с Зубовым Настя выяснила, что ковров в квартире Филатовых нет ни в одной из комнат, а деньги хранились в деревянной шкатулке, которую обнаружили в выдвижном ящике тумбы, стоящей в прихожей.

Гурген Арташесович Айрумян в отличие от Зубова был добродушен и многословен. Кроме того, он любил Настю Каменскую, которая была совершенно не похожа на двух его внучек, темпераментных, непоседливых и, как он считал, бестолковых и легкомысленных.

– Здравствуй, рыбонька, здравствуй, золотая моя, – гудел он в трубку, – вспомнила дедушку Гургена. Небось насчет Филатовой? Я акт экспертизы следователю отправил.

– Гурген Арташесович, ну в двух словах, а? Вы же знаете, меня начальник до следователя не допускает, – попросила Настя.

– Ну, если в двух словах, то я не знаю, от чего умерла Филатова.

– То есть как? – опешила Настя.

– А так. Смерть наступила в результате остановки сердечной деятельности. Ни хронических, ни острых заболеваний, которые могли бы привести к остановке сердца, вскрытием не обнаружено. Меток электротока тоже нет, но я вполне допускаю, что она могла умереть от электротравмы. Видишь ли, солнышко мое, в десяти-пятнадцати процентах случаев метки не выявляются. Об этом во всех учебниках написано. Но если ты хочешь от меня не два слова, а три, то я отвечу тебе на один вопрос, который следователь забыл мне задать. Наверное, торопился сильно, а может, не захотел. Хочешь?

– Конечно, хочу.

– Так вот, ненаглядная моя. Если ты возьмешь книжку «Осмотр трупа на месте обнаружения» издания тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, то на странице сто пятьдесят седьмой ты прочитаешь, что следователь должен был меня спросить: имеются ли на теле Филатовой повреждения, не связанные с действием электротока? Если да, то каков их характер и механизм образования? А я бы тогда ему ответил,что у Филатовой имеется ушиб головы, который я не могу объяснить, и нет того ушиба, который я предполагал обнаружить. Это мое третье слово. Четвертое хочешь или уже сама догадалась?