На орлиных крыльях - Фоллетт Кен

Иногда он думал о том, что будет делать, когда выйдет на свободу, позволяя себе расслабиться и помечтать о любимых развлечениях, лодочных прогулках и рыбной ловле. Но долго расслабляться было нельзя – такие воспоминания могли привести его в уныние.

Пол никак не мог припомнить, чтобы в своей жизни он когда-либо бездельничал. В офисе у него, как правило, был завал работы – на три дня вперед. Никогда не позволял он себе полежать и покурить, придумывая всякие развлечения.

Хуже всего оказалась для Пола беспомощность. Хотя он всегда был наемным служащим, готовым поехать в любое место, которое укажет ему босс, и выполнять какую угодно работу, опять же по команде босса, тем не менее, он всегда знал, что в любое время можно сесть в самолет и улететь домой, либо уволиться с работы, либо сказать боссу «нет». Окончательное решение всегда оставалось за ним. А вот теперь он не может распорядиться своей судьбой. Не может он ничего поделать, чтобы изменить это дурацкое положение, в которое угодил, и вынужден просто сидеть сложа руки и переживать.

До него дошло, что прежде он не понимал значения свободы, пока не лишился ее.

* * *

Демонстрация проходила относительно спокойно. Горели, правда, несколько автомашин, но больших беспорядков не наблюдалось: демонстранты ходили взад-вперед по улицам, держа в руках портреты Хомейни и бросая цветы на башни танков.

Движение транспорта в городе встало.

Наступило 14 января – накануне в Тегеран прилетели Саймонс и Поше. Булвэр вернулся в Париж и вместе с четырьмя другими членами штурмовой группы ожидал авиарейса на Тегеран. А пока Саймонс в сопровождении Коберна и Поше отправился на разведку к зданию тюрьмы.

Через несколько минут Джо Поше выключил мотор и молча сидел за рулем с невозмутимым, как всегда, видом.

Сидящий сзади него Саймонс, наоборот, был возбужден.

– На наших глазах творится сама история, – сказал он. – Немногим выпадает случай быть свидетелями, как разворачивается революция. «Да он же очень любит историю, – вспомнил Коберн, – а историю революций в особенности». Когда Саймонс проходил через иммиграционный контроль в аэропорту, на вопрос о роде занятий и цели прибытия в Иран он ответил, что раньше был фермером и теперь хотел бы воспользоваться представившимся случаем и посмотреть, как развивается революция. И он говорил сущую правду.

Коберн ничуть не перепугался, когда оказался в самом эпицентре событий. Но ему было не по душе сидеть внутри маленькой автомашины «Рено-4», когда вокруг бесновались мусульманские фанатики. Хотя у него уже и отросла борода, на иранца он ничуть не походил. Не походил на иранца и Поше. А вот Саймонс – тот похож: волосы на голове стали у него еще длиннее, смуглая кожа, крупный нос и белая борода – все признаки вылитого иранца. Сунуть ему еще четки в руки и поставить на углу улицы – и никто ни на мгновение не заподозрил бы, что перед ним американец.

Но толпе вовсе не было дела до американцев, и, в конце концов, Коберн, догадавшись, что ему ничто не угрожает, вышел из машины и пошел в ближайшую булочную. Там он купил лаваш – плоскую большую круглую лепешку из пресного теста с хрустящей корочкой, из тех, что выпекались каждый день и стоили семь риалов – десять центов. Как и французские булки, лаваш вкусен, пока свеж, но очень быстро черствеет. Его обычно едят с сыром или с маслом. Весь Иран питался лавашем с чаем.

Они продолжали сидеть в машине, жуя лаваш и наблюдая за демонстрацией, пока наконец она не кончилась и уличное движение не возобновилось. Поше вел машину по маршруту, который минувшим вечером наметил по карте. Коберну было любопытно: а что же они увидят, когда подъедут к тюрьме? По указанию Саймонса он пока воздерживался от поездок в район Тегерана, где расположена тюрьма. Коберн очень надеялся, что тюрьма окажется точно такой же, какой он описал ее одиннадцать дней назад в домике у озера на виноградниках, так как план нападения на тюрьму был составлен на основе его рассказа. А точно ли такой она окажется, они узнают очень и очень скоро.

Они подъехали к Министерству юстиции и направились в объезд, по улице Кайам, где находится главный вход в тюрьму.

Поше вел машину медленно, но, объехав тюрьму, прибавил газу.

– Вот, мать твою, – выругался Саймонс. Сердце у Коберна ушло в пятки.

Тюрьма оказалась совсем не похожей на ту, которую он мысленно представлял и обрисовывал.