Операция «Людоед» - Троицкий Андрей

– Здравствуйте, – кивнул головой Стерн.

– Добрый вечер, – вежливо ответил Трещалов. Здороваясь с незнакомыми людьми, он всегда испытывал чувство неловкости, душевного неудобства. На этот раз в душе вяло шевельнулось беспокойство.

Анохин вылез с заднего сидения одновременно с боссом, за три секунды охранник обогнул машину спереди, чтобы успеть подняться по ступенькам, ведущим к подъезду, и открыть дверь перед хозяином. Водитель, как заведено, остался сидеть за рулем. Стерн наклонился к коляске, откинул пластиковый полог люльки. Сверху, на несвежей простынке лежал пистолет «ТТ». Выстрелить навскидку от живота Стерну помешал высоко поднятый верх коляски. Но тратить лишнюю секунду на то, чтобы поднять руку, взять мишень на мушку, Стерн не стал. Он оттолкнул коляску ногой. Анохин успел подняться на две ступеньки, когда заметил какое-то движение справа. Он посмотрел на Стерна, увидел в его руке пистолет. Отработанным движением охранник сунул руку под расстегнутый пиджак, едва дотронулся пальцами до рукоятки пистолета, торчащей из подплечной кобуры. На остальное не хватило времени. Анохин испытал острое жжение под ребрами, будто в его теле разорвалась китайская петарда. И только через долю секунды услышал выстрел. Затем еще один…

– Ой, бля, – сказал Анохин.

Трещалов шагнул к подъезду, поднял ногу, чтобы поставить ее на ступеньку. Но тут увидел, что Анохин остановился, посмотрел направо. Трещалов автоматически, бездумно посмотрел в том же направлении. Увидел, что прямо на него катится детская коляска, вот-вот готовая завалиться набок, в грязную лужу. Трещалов развернулся лицом к Стерну, выставил вперед руки, чтобы подхватить падающую коляску. И тут услышал три выстрела. Третья пуля, выпущенная Стерном, пробив лобовое стекло, попала в грудь водителя, чуть выше сердца. Четвертая пуля ударила его в лобную кость над левым глазом и уложила наповал. Коляска опрокинулась на мостовую, из нее вывалилось какое-то несвежее тряпье, то ли простыни, то ли портянки, скомканное клетчатое одеяльце. По мокрому асфальту покатилась бутылочка с молоком. Катящаяся по асфальту бутылочка – то последнее, что увидел Трещалов. Через мгновение Стерн подскочил к нему, наотмашь саданул по уху рукояткой пистолета. Еще раз, уже легче, добавил по затылку. Трещалов, раскинув руки, повалился лицом на мокрый капот машины, стал медленно съезжать вниз. Сунув пистолет за пояс, Стерн распахнул переднюю дверцу, с силой дернул мертвого водителя за ворот кожаной куртки и вытряхнул тело из машины. Затем открыл заднюю дверцу, подхватил под плечи Трещалова, доволок его до сиденья и запихнул в салон. Стерн сел за руль «Ауди», повернул голову в сторону подъезда. Анохин, постанывая, опустив голову на колени, сидел на ступеньках и прижимал ладони к правому боку. Стерн вытащил пистолет из-за пояса, выставил руку через открытое боковое стекло и дважды выстрелил в голову охранника. Анохин выбросил вперед ноги, растянулся на ступеньках во весь рост. С правой ноги соскочил ботинок.

Стерн посмотрел на часы, отметив про себя, что вся операция заняла одну минуту двадцать пять две секунд. Это, разумеется, не мировой рекорд, но и не самое плохое время, если учесть, что действовать приходится в одиночку, без напарника. Стерн разжал пальцы, пистолет упал на тротуар. Рванув машину с места, он притормозил на повороте и прибавил газу, когда выскочил на узкую улицу. Через пару минут он остановил «Ауди» в глухом дворе в трех кварталах от дома Трещалова. Открыл заднюю дверцу, вытащил своего пленника, посадил его на тротуар. Защелкнул браслеты наручников на запястьях Трещалова, подхватил его под плечи и, как мешок, закинул в грузовой отсек «Газели».

Глава двенадцатая

Московская область, Малаховка. 1 августа.

Вот уже час, как Трещалов очнулся в каком-то подземном каземате. Он не мог понять, утро сейчас или ночь, день или вечер. Часы на кожаном ремешке исчезли, вместо них запястье левой руки стягивал браслет наручников, второй браслет был пристегнут к толстой цепи, длиной метра в полтора. Другой конец цепи прикрепили к железной скобе, утопленной в стене на уровне человеческого плеча. Под низким потолком светилась тусклая лампочка в матовом стеклянном колпаке. Трещалов лежал на пропахшим грязью матрасе в желтых разводах то ли человеческой, то ли собачьей мочи. Поверх матраса бросили красное ватное одеяло и подушку без наволочки, такую маленькую, что на нее едва уместилась бы голова подростка. В шаге от пленника большое оцинкованное ведро, которое, по идее тюремщиков, должно заменить парашу. На полу валялась пластиковая бутылка с мутной несвежей водой. Стены сочились влагой, в подвале было зябко и душно. Открыв глаза, Трещалов даже не осмотрелся по сторонам, поначалу не обратил внимания на все эти дикие неудобства. Он не запаниковал, не стал попусту рвать глотку и звать на помощь. В первые минуты он страдал от саднящей боли в затылке, в височной области головы и за левым ухом. Трещалов сел, привалившись спиной к стене. Медленно двигая непослушными холодными пальцами, развязал узел галстука, превратившегося в мятую тряпку, отбросил его в сторону. Расстегнул ворот рубашки, мокрый от крови. Стал кончиками пальцев ощупывать затылок и ухо. К коже на шее и на щеках присохли чешуйки запекшейся крови, мочка левого уха надвое рассечена ударом пистолетной рукоятки. Волосы слиплись в твердые колючие сосульки. Ничего страшного, кажется, голова не проломлена, а мозги не вылезли из-под черепной коробки. Несколько ссадин не в счет, это не смертельно. Видимо, он отделался сотрясением мозга, но и с этой травмой можно жить. Судя по тому, что брюки и пиджак сырые, заляпанные свежей грязью, Трещалова вывезли из Москвы куда-то за город, возможно, в один из районов Подмосковья или в соседнюю область. Выгружая пленника, бесчувственного, обморочного, из машины, с ним не слишком церемонились. Волокли к подвалу по земле, по лужам, по грязи. Трещалов ощупал карманы пиджака и брюк. Как и следовало ожидать, бумажник, ручка «Мессенгер» с золотым пером, ключи от офиса, от квартиры исчезли. Также как и трубка мобильного телефона. Но тюремщики оставили в его кармане пачку сигарет, а вместо зажигалки положили коробок спичек. Трещалов прикурил сигарету, тут же испытал острый приступ тошноты, судорогой свело живот. Он вспомнил, что из-за проклятого зуба уже, по меньшей мере, ничего не ел. Поплевав на оранжевый огонек сигареты, бросил окурок в ведро. И только тут решил осмотреться по сторонам, изучить обстановку. Впереди какие-то стеллажи, заставленные пустыми пыльными банками, дальше, в темноте подвала, угадывались ряды полок, какой-то хлам. Посмотрев направо, Трещалов невольно передернул плечами. В трех метрах от него вдоль стены лежал небритый мужчина неопределенных лет в темных штанах и желтой майке. Видимо, мужчина был мертв уже не первый день, и ему здорово досталось перед смертью. Нижняя губа почернела, раздулась и вылезла вперед, желтая майка на груди залита кровью, из открытого рта вывалился язык, на лице ссадины. В руке покойник сжимал обгоревшую тряпку. Пальца почернели, закоптились. Трещалов, не напрягая воображения, представил картину происшествия. Видимо, избитого мужчину, такого же пленника, как и Трещалов, бросили сюда, в подвал. Мужик, предчувствуя скорую смерть, в приступе отчаяния пытался поджечь погреб. Вытащил откуда-то со стеллажей промасленные тряпки, подпалил их. Но из этой затеи ничего не вышло, ведь в погребе просто нечему гореть. Бедняга задохнулся или умер от тяжелых травм. Надо полагать, такая же мучительная смерть, от побоев, от издевательств тюремщиков, предстоит и Трещалову. Возможно, и он свихнется, форменно съедет с ума. И напоследок сам попытается поджечь подвал. Трещалов посмотрел на седую щетину на щеках покойного и вспомнил, что у мертвых волосы, борода и даже ногти растут, как у живых. Даже быстрее. Ему, новому пленнику, придется провести в этом подвале месяц-другой, а то и дольше. К тому времени у покойника отрастет окладистая седая борода, появится пышная шевелюра, а ногти загнутся и врастут в гниющую плоть. От этих мыслей сделалось совсем неуютно. Постепенно холод и сырость пробрали до костей, Трещалов застегнул пиджак на все пуговицы, но, ясно, не согрелся. Тогда он, преодолевая брезгливость, подложил под зад детскую подушку, завернулся в вонючее ватное одеяло. Полчаса сидел неподвижно, поджав колени к животу. Голова продолжала гудеть, как растревоженное осиное гнездо, запястье левой руки тер, врезаясь в кожу, браслет наручников. Мысли путались, воспоминания распадались на отдельные короткие эпизоды. Сначала Трещалов вспомнил молочную бутылочку, что катилась по мокрому асфальту, затем мужчину с коляской, его промокший плащ, серую кепку из букле. Вспомнил охранника Анохина, остановившегося на ступеньках подъезда. Негромкий хлопок выстрела, второй хлопок… Постепенно из этих мозаичных фрагментов сложилась общая картина случившегося. После недолгих раздумий Трещалов решил, что никаких подарков судьбы ждать не следует, для него все кончится плохо, шансы выбраться живым из этого зиндана нулевые.