Смерть на брудершафт (Фильма 1-2) - Акунин Борис

— Д'Арборио благородный человек. Он понял, что ты любишь не его, а меня, и отступился. Если бы я его убил, я был бы хуже Дантеса!

— Хуже кто? — наморщила лобик Клара.

Но он не стал читать ей лекцию по истории русской литературы, а сказал то, о чем думал весь день:

— Теперь я понимаю, отчего ты… была с ним.

Она скорчила гримаску.

— Ты будешь меня всегда accusare? Винять?

— Винить, — поправил Романов. — Нет, не буду. Ты говорила, он страшный человек. Это из-за Мафии, да?

Личико танцовщицы стало мрачным, и Алеше впервые пришло в голову, что она не так юна, как кажется. Наверное, ей больше лет, чем ему. Может быть, двадцать восемь или даже тридцать.

— Это очень опасные люди. — Она поежилась. — Ты тоже занимаешь опасное дело. Я не дура. Я слушала твой пианист. Он не пианист. И ты не певец. Не только певец.

— Не надо про это…

Теперь настал его черед закрыть ей рот поцелуем.

Ночная экскурсия

Обошлись без слов. Алеше поэт молча пожал руку, на его спутника мельком взглянул и ограничился кивком. Козловский ответил низким поклоном. Он нарочно оделся пообтрепанней, чтоб подчеркнуть сугубую незначительность своей персоны. Ничего объяснять не пришлось. Очевидно, штабс-ротмистр был прав относительно итальянских обыкновений.

Свидетелей у немой сцены не было. Ночной портье дремал в пустом фойе за стойкой и не поднял головы.

Д'Арборио был в черном плаще с пелериной, альпийская шляпа с перышком надвинута на самые глаза. Всё это делало его похожим на миниатюрного оперного Мефистофеля.

В глубине аллеи, на некотором расстоянии от подъезда, ждал «паккард» с темными стеклами — Алеша таких никогда не видывал. Из кустов на дорожку ступили двое мужчин в шляпах и строгих, чуть мешковатых костюмах.

Козловский и Романов переглянулись. Полицейские? Или люди Зоммера?

— Это крестники дона Трапано, — успокаивающе объяснил Д'Арборио.

Что за дон, было непонятно, а его крестники выглядели довольно зловеще, но Алеша чувствовал: вопросов лучше не задавать.

Поэт подал незнакомцам какой-то знак и добавил:

— Мы с вами сядем назад, ваш человек — вперед, к шоферу.

Так и сделали.

Но едва они расселись, люди в шляпах быстро подошли к автомобилю и тоже залезли внутрь, один вперед, другой назад. Пришлось подвинуться, причем Козловский оказался между водителем и первым «крестником», Алеша между Д'Арборио и вторым.

Не произнеся ни слова, новый сосед натянул на голову Романову черный мешок с отверстием для носа.

— Э, э! — запротестовал штабс-ротмистр, очевидно, подвергшийся такой же процедуре.

Д'Арборио положил Алеше руку на локоть.

— Прошу извинить, но таковы правила. К дону Трапано гостей с незавязанными глазами возят только в одном случае… Если не собираются отвозить обратно.

Фраза произвела должное впечатление. В автомобиле надолго воцарилась тишина, лишь шуршала земля под колесами, да сердито пофыркивал мотор.

— Ах, какая ночь, — мечтательно произнес Д'Арборио и продекламировал. — «Il paradiso mio apersi. Era una lima plena…»^[30]

— Раз вы любуетесь красотами, делаю вывод, что вам мешок на голову не надели, — ворчливо заметил Алеша. Все-таки тревожно ехать вслепую невесть куда, непонятно к кому, да еще в сопровождении бандитов и полоумного декадента.

Чиркнула спичка, потянуло ароматом сигары.

— Я для дона Трапано не гость, а друг. Италия — единственная страна, в которой разбойники чтут поэзию…

Снова наступило молчание.

Будь что будет, подумал Алеша, откинул голову назад и уснул. Две ночи без сна — это чересчур даже для двадцати трех лет.

Пробудился он от толчка, когда «паккард» резко остановился.

— У нашего «руссобалта» тормоза помягче, — раздался голос Козловского.

Алеша не сразу сообразил, почему это глаза открыты, а ничего не видно. Потом вспомнил.

— Приехали. — Д'Арборио взял его под руку. — Осторожней, я вам помогу.

Вылезли из машины. Под ногами были каменные плиты. Пахло сыростью, какими-то цветами. Сад, что ли? Или лесная чаща?

— Вам не о чем беспокоиться, — сказал поэт, чувствуя, как напряжен локоть спутника. — Слово итальянца.

— Ой, не нравится мне такой эпиграф, — вздохнул князь, которого, судя по звукам, тоже извлекали из авто. — «Слово итальянца» звучит, как «дисциплинированность русского».