Обет молчания - Ильин Андрей

Да на месте своего начальника, свались на меня такая ответственность и такие, неодолимые на первый и на второй, и на третий, и на все последующие взгляды, обстоятельства, я просто бы застрелился. А он выкрутился, просчитал выход: направил наступающего на пятки противника по ложному пути, вывел из игры наиболее ценные кадры, пожертвовал все равно обреченными, да еще, между делом, руками курьера-практиканта рванул взлелеянный мафией наркозаводик! Как говорится, малой кровью на чужой территории.

Конечно, обидно, что в жертву принесли именно меня. Но это лично для меня я самая великая ценность. А в его распоряжении таких жизней может быть десятки. Почему он должен избрать для спасения именно мою, а не другого такого же агента. Потому что этого хочется мне?

Но разве учитывается желание рядового пехотинца, погибающего на ложном плацдарме ради достижения высших и неизвестных ему стратегических целей? И разве напрасна его жертва? Да, он изначально не должен был победить и, не зная об этом, честно и самоотверженно шел в атаку, подставляясь чужим пулям и осколкам. Он умер, но собрал на себя десять или сто вражеских солдат и тем спас десять или сто своих сотоварищей, где-то там, далеко, в тиши и покое формировавших водную преграду. Разве может этот солдат обвинить в бессердечии пославшего его на смерть генерала? Нет. Он знал на что шел. И я, и помощники резидента знали, на что шли, знали условия этой, по-военному бескомпромиссной борьбы. Мы должны были быть готовыми умереть не там где хочется, а где скажут, так чего теперь жаловаться.

Не мне судить шефа. Да и будь он хоть в малой степени виновен, разве подошел бы он, нарушая законы конспирации, ко мне на улице, рискуя быть наказанным начальством? Разве признал меня случайно столкнувшись? Нет, прошел бы мимо и никогда бы я не узнал истины. Не прав я, доверяясь эмоциям. Дорогого стоит его «спасибо». Дорогого!

Рассуждая так, я не осознавал, что в эти мгновения, отстраняясь от своей обиды, влезая в шкуру резидента, я незаметно для себя становился другим. Я умирал как исполнитель и в муках и корчах сомнений рождался как руководитель.

Не Учебка сделала меня, не навыки убивать и укрываться, эти, мучительные раздумья. Признавая за другим право распоряжаться моей жизнью, я завоевывал аналогичное право для себя. Лишь тот может послать подобного себе на смерть, кто сам в любое мгновение готов принять из рук другого смерть собственную. Право — это лишь продолжение обязанностей.

Круг разомкнулся и впустил меня внутрь. Я стал равным среди избранных. Священное действо состоялось.

Тогда, отлеживая бока на диване, бродя по улицам, глотая пиво, думая о другом, скором задании, я не догадывался, что пора школярства завершена. Что уже никто и никогда не вручит мне курьерскую сумку. Что в графе «рекомендации к использованию» моего секретного, в единственном экземпляре личного дела уверенной рукой выведено — «готов к самостоятельной работе».

Готов ли? Способен ли?

Это покажет жизнь. В конце концов это не последнее задание. А бравые пионерские вскрики «Всегда готов!» не в чести у нашей организации. У нас работают, побеждают и умирают тихо.

Такая специфика!