Осиная фабрика - Бэнкс Иэн

Насколько я знаю, ни один из моих невезучих родственников не погиб от пули. Вещи с ними приключались самые странные, с Колдхеймами и их сужеными-нареченными, но, по моим сведениям, огнестрельное оружие не отправило в могилу никого из них.

Я дошел до конца моста, где, строго говоря, проходит граница моей территории, и на несколько секунд замер, думая, впитывая, слушая, вглядываясь и внюхиваясь. Вроде все было нормально.

Помимо тех, кого убил я (а в соответствующий момент они все были примерно моего возраста), я могу назвать по меньшей мере трех членов нашего семейства, отбывших на встречу, как они, вероятно, считали, со своим Создателем весьма необычным образом. Левит Колдхейм, старший брат моего отца, эмигрировал в Южную Африку и в 1954 году купил там ферму. Левит, человек столь чудовищно глупый, что на его фоне какой-нибудь старый маразматик покажется натуральным гением, уехал из Шотландии по той простой причине, что консерваторы не отменили социалистические реформы предыдущего, лейбористского, правительства: железные дороги, понимаете ли, так и остались национализированными, рабочий класс плодился напропалую, так как государственное медицинское страхование свело на нет естественный отсев, шахты, опять же, национализированы… словом, невыносимо. Я читал некоторые из его писем отцу. В ЮАР Левиту нравилось, хотя черных было и многовато. В первых письмах он именовал политику расовой изоляции «апарте-ад», пока его, должно быть, кто-то не просветил. Но уж всяко не папа.

Однажды в Йоханнесбурге Левит шагал себе по тротуару с полными сумками покупок и как раз проходил мимо полицейского управления, когда какойто негритос, одержимый манией убийства, выпрыгнул в беспамятстве с верхнего этажа и, пока летел, очевидно, выдрал себе все ногти. Приземлился он в точности на моего бедного, ни в чем не повинного дядю, который был доставлен в больницу с множественными повреждениями внутренних органов, не говоря уж о переломах. Прежде чем впасть в кому, из которой он уже не вышел, дядя успел прошептать: «В рот компот, ниггеры летать научились…»

Впереди над городской свалкой вился легкий дымок. Так далеко выбираться я не планировал, но меня привлек рев невидимого бульдозера, который разравнивал горы мусора.

Давно я не был на свалке, пора бы проверить, что там навыбрасывали славные портенейльцы. Именно на свалке я и разжился всеми этими старыми аэрозольными баллончиками для последней Войны, не говоря уж о некоторых существенных деталях Осиной Фабрики, включая Циферблат.

Мой дядя по материнской линии Ательвальд Трэпли эмигрировал в конце Второй мировой в Америку. Ради какой-то бабы он бросил хорошую работу в страховой компании и в итоге оказался с разбитым сердцем и без гроша в кармане на дешевой трейлерной стоянке у Форт-Уорта, где и решил свести счеты с жизнью.

Он включил, не зажигая, газовую плиту и колонку и уселся ждать конца. Неудивительно, что он слегка мандражировал и поэтому машинально прибегнул к наиболее привычному средству успокоить нервы – закурил «Мальборо».

Объятый пламенем, он с диким воплем выскочил из пылающего трейлера. Он-то рассчитывал на безболезненную смерть – гореть заживо в его планы не входило. Так что он сиганул в стоявший рядом двухсотлитровый бак из-под бензина, полный дождевой воды. Где и захлебнулся, суча ножками и тщетно пытаясь выпростать руки, чтобы ухватиться за края бака.

Метрах в двадцати от густо заросшего травой холма, с которого открывается вид на Кроличьи Угодья, я перешел на Бесшумный Бег, стараясь не шуршать травой и тщательно придерживая снаряжение, чтобы ничто не звякнуло. Я рассчитывал застать этих негодников засветло – но при необходимости готов был ждать до захода солнца.

Я пополз вверх по склону, осторожно приминая траву, слаженно работая ногами. Находился я, конечно же, с подветренной стороны, и ветер был достаточно сильным, чтобы заглушить большинство случайных шумов. Кроличьих часовых пока не видно. Метра за два до вершины я остановился, переломил ружье, тщательно осмотрел композитную пластиково-стальную пульку, прежде чем зарядить, и тихо защелкнул ружье. Зажмурившись, я сосредоточился на образе взведенной пружины и крошечной пульки на самом дне блестящего канала ствола, в витках нарезов. Прополз остающиеся метры.

Сначала я подумал, что придется ждать. В послеполуденном свете Угодья казались пустыми, только ветер шевелил траву. Я видел темные дырки нор, и разбросанный помет, и заросли можжевельника на противоположном склоне над берегом, где нор было больше всего и где кроличьи тропы змеились между кустов извилистыми тоннелями, – но сами зверьки как в воду канули. Раньше на этих тропах местные мальчишки ставили силки. Я видел, как они это делали, и когда находил проволочные петли, то либо выкидывал их, либо устанавливал на тех самых тропинках, по которым мальчишки возвращались проверить ловушки. Не знаю, угодил кто из них в собственный силок или нет, но хотелось бы думать, что нос себе он расквасил. Как бы то ни было, сейчас мальчишки силков не ставят, – наверно, это вышло из моды, и теперь они малюют на стенах лозунги, нюхают клей или охмуряют девиц.