Четверо сыновей доктора Марча - Обер Брижит

Это серьезно. Это очень серьезно. Я иду предупредить полицию и, разумеется, сюда уже не вернусь. Но я не могу поступить иначе. Сейчас полдень, я у себя в комнате. Старуха возится в саду. Это просто катастрофа, которую я не могу объяснить.

Может быть, кто-то когда-нибудь это прочтет, поэтому я буду точной. Я проснулась еле-еле, с дикой головной болью, с заплывшими глазами и с тошнотой. Я встала и посмотрела вокруг: день был уже в самом разгаре! День — а ведь должно было быть только семь утра! В это время года в семь утра и солнца-то еще нет!

Я бросилась к двери: меня заперли, заперли! Но нет, дверь открылась. Открылась в спокойный, тихий, почти безмолвный дом — только снизу доносилось бормотание радиоприемника. Я чуть не кубарем скатилась по ступенькам и как безумная выбежала в холл: «Что случилось? Что происходит?» Старуха округлившимися глазами взглянула на меня, не выпуская из рук лейки: «С вами что-то не так, Дженни?» — «Где все остальные?» — «Вы прекрасно знаете, что они поехали в горы. Дженни, вы больны?» — «Но ведь я должна была поехать вместе с ними, и вы это знали!» Она отступила на шаг, и в ее глазах промелькнуло беспокойство. Немного воды из лейки пролилось на ковер. «Почему вы меня не разбудили? — завопила я. — Почему?» — «Видите ли, Дженни, вы сами оставили записку в кухне…» — «Что?! Я?»

Я шагнула к ней в своей залатанной ночной рубашке, с упавшими на глаза волосами. Она оперлась о стол. «Записка в кухне… Дженни, вам плохо?» Я побежала в кухню. На столе лежал листок бумаги. Белой бумаги. Я остановилась, глядя на него. Затем приблизилась. Протянула руку. Я видела, как тянется моя рука, и странно — она была совсем белой. На клочке бумаги было всего две строчки:

Две строчки, написанные моим почерком.

На самом деле не совсем моим, но очень похожим. Я положила листок бумаги на стол и обернулась. «Извините, мэм», — пробормотала я, обращаясь к Старухе. Я вдруг тоже почувствовала себя старой. Поднялась наверх, вошла в ее комнату… «Когда ты прочтешь эти строчки, будет слишком поздно…» Сволочь, ублюдок! Я испытывала огромное желание заплакать, но сдерживалась — я не плакала даже тогда, когда меня бил отец. Я не плакала, когда мне сказали, что меня осудили на два года тюрьмы. Но сейчас мне ужасно хотелось плакать. Какое ужасное ощущение! Как я устала!

Звонит телефон. Мне страшно. Старуха снимает трубку. Я ничего не слышу. Мой желудок скручен в узел. Она кладет трубку. Зовет меня. Боже, только не это…

Шерон упала с обрыва. С двухсотметровой высоты.

Она мертва.

У меня подкосились ноги, и я упала. Но сейчас мне лучше, хотя я и чувствую себя совсем слабой. Они еще не вернулись, но скоро должны быть. Старуха заламывает руки и хнычет. Должно быть, она звонила в госпиталь, чтобы предупредить родителей Шерон. Не хотела бы я оказаться на ее месте. Это настоящая трагедия, у меня нет других слов.

Но я не позволю, чтобы так продолжалось и дальше. Я уезжаю, теперь уже точно. Шерон была славной девушкой, умной и отважной. Я решила, что ее смерть не должна остаться безнаказанной. И я не собираюсь вмешивать копов в свои дела. У меня свой счет к этому маленькому ублюдку, и я разберусь с ним без посторонней помощи. Раз и навсегда, да простит меня Бог.

Я перечитала написанное и была потрясена обуявшей меня жаждой мести. Мне нужно поразмыслить. Звонят в дверь. Это они. Слышны и другие голоса — должно быть, прибыли полицейские.

Дневник убийцы

Я сделал это. Я это сделал! Она приблизилась к краю обрыва, чтобы взглянуть на городок сверху. Она каталась лучше всех нас и выбрала обледеневшую лыжню, идущую через лес. Сгустился туман, слава Боженьке, отличный туман — плотный, тяжелый, и, разумеется, мы все потеряли друг друга из виду.

Сделав разворот, она на мгновение остановилась, совсем близко к пропасти, и чуть наклонилась, чтобы полюбоваться прекрасным видом… Я бесшумно подъехал к ней — был слышен только шорох снежинок, летевших сквозь туман… Это был восхитительный миг. Я навсегда запомню белый снег, падающий с белого неба, и на его фоне — красный силуэт Шерон.

Она обернулась, увидела меня и, подняв палку, помахала ею в знак приветствия. Ее волосы, припорошенные снегом, взметнулись на ветру. Она улыбалась — улыбалась мне. Она была рада меня видеть.