Сумерки - Глуховский Дмитрий Алексеевич

Рука создания, безжизненно висевшая вдоль туловища, вдруг взлетела вверх и, описав, полукруг, опять обмякла; движение это повторилось ещё, и ещё — пока я не понял, что оно манит меня к себе. Опустив глаза, я глубоко вдохнул, попробовав опустошить голову, и заставил себя сделать два десятка деревянных шагов вперёд.

Посмотрел на него вновь и, не выдержав, начал креститься: хотя моя душа и была заполнена взболтанной смесью из научного атеизма и майянских суеверий, руки сами собой принялись творить этот защитный знак; не иначе, как сказывалась пресловутая генетическая память.

Всё-таки это был человек.

Сквозь разодранную куртку я увидел чернеющую на груди кошмарную рану. Голова свисала вниз и набок, но когда я решился оторвать глаза от земли, она дёрнулась и приподнялась, встречая мой взгляд.

Это был Набатчиков, безнадёжно мёртвый, но непостижимым образом удерживающийся на ногах. Незрячие глаза оставались открытыми, но закатились под лоб; на губах и ноздрях запеклась кровавая пена. Одна из неловко вывернутых рук прижимала к боку злосчастный дерматиновый портфель. Колени бедного майора были чуть подогнуты, а всё тело грузно подалось вперёд — поза, противоречащая любым представлениям об устройстве опорно-двигательной системы человека. Поза, в которой невозможно устоять, если только не…

О боже…

То, что я принял вначале за серебристые переливы тумана, было поблескивающими в свете фонаря еле заметными нитями, уходившими от локтей, запястий, колен, пят, таза, плеч и темени мёртвого майора куда-то высоко вверх. На этих нитях и висело его выпотрошенное тело, они же и двигали его, будто огромную марионетку. Кем бы ни был чудовищный кукловод, он так и остался для меня инкогнито: посмотреть наверх я не осмелился.

В ужасе я отпрянул назад, но прежде чем успел сбежать, мертвец выбросил вперёд руку, и на асфальт шлёпнулся его портфель. Он отдавал мне его… Возвращал мне то, что было у меня отнято, как и обещала просунутая в дверь записка. Не за этим ли я сюда пришёл?

Набатчиков тактично сделал шаг назад. Я, не переставая креститься, подобрал с асфальта портфель, и, поскользнувшись и чуть не упав в грязь, кинулся от этого проклятого места. Только удалившись от него шагов на двести, я замедлил ход и оглянулся. Несчастный майор стоял там же, где я его покинул, и каким-то необыкновенно живым движением печально махал мне вслед…

В тот вечер я впервые за последние годы сильно напился. Бутылка шотландского виски, припасённого мной для особых случаев, оказалась как нельзя кстати. Только опустошив её наполовину, я набрался довольно храбрости, чтобы заглянуть в портфель убитого. Достал оттуда заветные листы, а прочее спустил в мусоропровод, пьяно умоляя обречённую на скитания душу майора простить меня за произошедшее. О том, что я оставляю улики, делающие меня главным подозреваемым в устранении Набатчикова, я не думал. Да и не всё ли равно, когда Вселенная катится в тартарары…

Потом я ещё, кажется, долго рыдал, кричал что-то гневное в окно, грозил хмурому и безмолвному небу, позабыв о мерах предосторожности, откупорил шампанское, когда бутылка виски опустела… Но листы дневника и сделанную часть перевода трогать не посмел. Наконец, забылся сном, лёжа на полу в ванной, где меня до этого тошнило.

Очнулся я оттого, что кто-то лизал мне руку. Еле подняв опухшие веки, попытался унять спазмы в желудке. Подполз к краю ванны и минут пять плескал себе в лицо холодной водой, пока не смог хоть немного соображать. И только тогда обернулся.

Посередине комнаты, приветливо стуча по полу хвостом, сидела моя собака. Следовательно, я всё ещё спал. Однако, какое достоверное похмелье! Всё как в жизни, даже вестибулярный аппарат пошаливает, когда пробуешь подняться на ноги.

Собака пребывала в явной ажитации: нетерпеливо поскуливала, порывалась вскочить и броситься ко мне, но ждала, пока я обращу на неё внимание. И лишь после того, как я ласково потрепал её загривок, она перестала себя сдерживать и, подскочив, исхитрилась лизнуть меня в нос. Потом, выбежав в прихожую, вернулась с поводком в зубах. Точно, сон, причём по обычному сценарию; слава богам, а то после свидания с Набатчиковым на бульварах я уже окончательно решил, что все последние дни я силюсь выбраться из-под бескрайнего жаркого ватного одеяла кошмара, от отчаяния принимая его за реальность… Но ведь не может быть сна во сне? Правда?!

Выходить из дому я больше определённо не хотел. Но собака звала меня на улицу так настойчиво, что мне пришлось уступить. В конце концов, это-то как раз просто сновидение, да и потом, я её уже давненько не выгуливал.

Дома и улицы были не бутафорскими, как часто случается во снах, а почти настоящими, только вот следов землетрясения я нигде не замечал. Вокруг спешили по своим иллюзорным делам серые безликие люди, обычные статисты моих ночных грёз. В общем, ничего особенного — сон как сон, вот только собака опять вела себя странно.

Вместо того чтобы, отпущенной с поводка, радостно носиться вокруг, она просяще заглядывала в глаза, хватала зубами за полы пальто и тянула куда-то, отбегала, показывая нужное направление, потом возвращалась и лаяла на меня, укоряя за несообразительность.

Она вела меня в место, где непостижимым образом сплетались пульсирующие магические траектории всей истории со старинной испанской книгой: к бывшей детской библиотеке.

Обойдя строение сзади, собака как вкопанная замерла у высоченных железных ворот, втиснутых между двумя старыми жёлтыми особняками, и громко залаяла. Если бы она не привела меня сюда, вряд ли я когда-либо обратил внимание на эти ворота, выглядевшие как въезд во двор продуктового магазина или какого-нибудь госучреждения. Но с ними было что-то неладно; вслушиваясь в собачий лай, я чувствовал, как в моей памяти беспокойно ворочаются, просыпаясь, смутные полузабытые образы. Что-то связанное с Диего де Ландой…

Случай с ключником монастыря святого Михаила-архангела в Мани, разбуженного сорвавшимися с цепи псами, которые вывели его к тайным капищам майя в пещерах неподалёку от часовни! С находки, сделанной этими псами, по сути, всё и началось пять веков назад, если верить де Ланде. Что же нашла моя собака? Ворота были плотно закрыты и надёжно заперты, заглянуть за них мне так и не удалось. Однако я решил обязательно вернуться сюда наутро, и, чтобы не забыть об этом, укусил себя за руку, оставив отметину на память: во сне вообще делаешь много невразумительных вещей.

Просыпаться во второй раз на том же самом месте, заново обнаруживая у себя все те же неизбежные симптомы, было ещё более мучительно. Опять же, теперь всё было наяву. Меня терзала нечеловеческая жажда, пол был основательно изгажен, а в голове будто лежал чугунный шар, вроде того перекатывающегося груза, которым уравновешивают неваляшки, только со мной он проделывал этот забавный фокус с точностью до наоборот.

Синие следы от зубов на руке напомнили мне о моих видениях.

Первой моей мыслью была робкая надежда на то, что снами окажутся оба ночных моциона: напился вчера вечером до безобразия, вот и результат. Однако листы предпоследней главы, сложенные в аккуратную стопочку, ждали меня на рабочем столе. Сам стол, стоящий посреди разгромленной комнаты, был вызывающе нетронут и прибран, словно хитрющая нейтральная Швейцария в разорённой мировой войной Европе.

Я испытал чувство острого стыда пополам с рвотным позывом и потащился обратно в ванную комнату. Нечего было и думать о том, чтобы садиться за работу в таком состоянии. Лучшее, что я мог сделать — выйти на улицу и проветриться, заодно и доползу до библиотеки, осмотрю её окрестности. Как знать, вдруг ворота, к которым меня привела собака, и вправду стоят там?

Шатаясь как чумной, я медленно плёлся по Арбату. Улица оживала, с поразительной скоростью стряхивая с себя следы землетрясения: за утро почти на всех пострадавших домах выросли строительные леса, по которым сновали похожие на индейцев гастарбайтеры из Средней Азии. Многие здания уже сияли свежей краской: Москва, великая блудница, изо всех сил старалась скрыть под толстым слоем грима следы вчерашних побоев.

Признаться, обходя старую библиотеку вокруг, я и не надеялся найти за ней те серые ворота. Сколько раз уже случалось, что собака во снах выводила меня к несуществующим местам, приносила несуществующие предметы или убеждала меня, что останется живой и радостной, даже когда я проснусь.

Но ворота были тут как тут. Метра три высотой, не меньше, наглухо задраенные, да ещё и с натянутой поверх колючей проволокой. К одной из створок прибит «кирпич», и больше никаких знаков или надписей. Словом, всё точь-в-точь как в сегодняшнем сне.

Я, наверное, не менее десяти минут околачивался вокруг них, всячески пытаясь заглянуть внутрь, и предчувствуя, что сейчас из-за ворот выйдет сторож, а может даже милиционер с автоматом, и попросит у меня предъявить документы, которые я как назло с собой не взял.