Мозг Кеннеди - Манкелль Хеннинг

Может, позвонить ему и спросить? Да нет, не стоит.

Вместо этого она, устроившись на балкончике, набрала номер барселонской гостиницы. Ответил Хавьер. Господин Кантор не давал о себе знать, полиция тоже. Господин Кастельс обязательно сообщил бы ему, появись какие-нибудь новости о господине Канторе.

— Дурных новостей тоже нет! — прокричал он в трубку, словно расстояние между Барселоной и Южной Африкой исключало нормальный тон разговора.

Связь оборвалась. Перезванивать Луиза не стала, она получила подтверждение того, что уже и так знала. Арон не появился.

Луиза оделась, спустилась в ресторан. Ветер с моря навевал прохладу. Она как раз закончила завтрак, когда кто-то окликнул ее: «Госпожа Кантор», с ударением на последнем слоге. Обернувшись, она увидела прямо перед собой бородатого мулата, в котором смешались поровну черты европейца и африканца. Зоркий, пристальный взгляд. При разговоре были заметны испорченные зубы. Низкорослый, плотный, с нетерпеливыми движениями.

— Луиза Кантор?

— Да, это я.

По-английски он говорил с португальским акцентом, но понять его не составляло труда. Не спрашивая разрешения, он придвинул стул и сел напротив. От официантки, уже направлявшейся к столику, он отмахнулся.

— Я Нунью, друг Лусинды. Узнал, что ты приехала сюда и что Хенрик умер.

— Я не знаю, кто ты.

— Разумеется, не знаешь. Я пробыл здесь меньше минуты.

— Нунью кто? Ты знал моего сына?

— Нунью да Силва. Я журналист. Хенрик заходил ко мне несколько месяцев назад. Задавал вопросы, важные вопросы. Я привык, что люди ищут встречи со мной, но далеко не всегда они задают вопросы, которые интересуют меня самого.

Луиза попыталась вспомнить, упоминал ли Хенрик в своих записях имя этого человека. Но в памяти у нее не отложилось никакого Нунью да Силва.

— И какие же вопросы он задавал?

— Сначала расскажи, что случилось. Лусинда сказала, что он умер в своей постели. Где стояла его постель?

— Почему ты спрашиваешь о таких странных вещах?

— Потому что он производил впечатление человека, часто менявшего места своей постели, молодой человек в непрерывном движении. Когда я встретил его, то сразу решил, что он напоминает меня самого двадцать пять лет назад.

— Он умер в Стокгольме.

— Один раз я был в этом городе. В семьдесят четвертом. Португальцы тогда уже терпели поражение в своих войнах в африканских колониях. Вскоре произошло восстание капитанов в Лиссабоне. В Стокгольм я приехал на конференцию. Кто оплатил мою поездку или выдал визу, я до сих пор понятия не имею. Но было что-то вдохновляющее в том, как крепкие шведские парни, знать не знавшие об ужасах войны и колониального угнетения, от всей души предлагали свою поддержку. Но Швеция все-таки показалась мне странной.

— Почему?

— Мы целыми днями говорили о свободе. Но места, где бы можно выпить пива после десяти вечера, найти было невозможно. Все или закрыто, или алкоголь вообще запрещен. Никто не мог объяснить почему. Шведы понимали нас, но не себя. Что случилось с Хенриком?

— Врачи сказали, организм был переполнен снотворным.

— Он бы никогда в жизни не совершил самоубийства. Он был болен?

— Нет, не был.

Почему я вру? Почему не говорю, что, быть может, его убил страх перед болезнью? Возможно, я сама никак не могу в это поверить. Он был болен, но он бы обязательно боролся. И сказал бы об этом мне.

— Когда это случилось?

— Семнадцатого сентября.

Темнокожий коротышка резко встрепенулся:

— Он звонил мне за несколько дней до этого.

— Ты уверен?

— Я не только журналист, но и издатель газеты. Факс моей маленькой ежедневной газеты выходит каждый день, кроме воскресенья. У меня в голове встроен календарь. Он звонил во вторник, а, по твоим словам, ты обнаружила его в пятницу.

— Чего он хотел?

— У него было несколько вопросов, срочно требовавших ответа.

Ресторан, где подавали завтраки, начал наполняться людьми. Большинство посетителей — громогласные южноафриканцы с толстыми животами. Луиза заметила, что Нунью все больше раздражается.

— Я никогда не хожу сюда. Здесь нет правды об этой стране. Сидишь словно во Франции, или в Англии, или даже в Лиссабоне. Здесь бедность убрана с глаз долой, на нее наложен запрет.

— Сегодня я перееду.

— Хенрик никогда бы не сунулся сюда без причины.