Толмач - Кортес Родриго

«России – Порт-Артур; нам – Циндао… Неужели не согласится? – улыбнулся Будде Вильгельм. – Надо с Муравьевым поговорить – пусть объяснит своему монарху, с кем ему лучше дружить – с этими косоглазыми или с нами».

Вильгельм еще раз глянул на статуэтку Будды, но на этот раз камень так и оставался камнем – холодным и мертвым.

«И вообще, – внезапно подумал император, – хочет этого Россия или не хочет, будет вместе с нами или нет, а Германии давно пора готовиться к большой войне в Китае, и побыстрее… пока эта старая дура у власти…»

* * *

В этот день Милостивая и Благодетельная; Главная, Охраняемая и Здоровая; Глубокая, Ясная и Спокойная; Величавая, Верная и Долголетняя; а также Чтимая, Высочайшая, Мудрая, Возвышенная и Лучезарная Великая Императрица Цыси находилась в крайне дурном расположении духа.

Проснувшись, как всегда, около пяти утра, она первым делом выкурила трубку «крема счастья и долголетия», с наслаждением пуская ноздрями божественный опиумный дым. Но она уже знала, что годы берут свое, а потому облегчение будет недолгим – до следующей, послеобеденной трубки.

К восьми утра, все еще находясь в этом дивном настроении, она прошла в Зал Радости и Долголетия и, сделав евнуху слабый знак рукой, с удовольствием понаблюдала, как ме-е-едленно откидывается дверная занавеска и покорно застывшие в зале княжны и фрейлины так же медленно и почтительно кланяются и хором, нараспев, голос в голос произносят:

– Жела-аем благополу-учия Ста-арому преедку…

Цыси улыбнулась. Ей нравился этот неофициальный титул, ибо едва кто-то из крупных сановников и князей начинал ссылаться на заветы предков, ему сразу же поясняли, что Старая Будда и сама – предок, а потому все сомнения в мудрости ее решений не просто излишни – они богохульны.

А затем она села в свое кресло из сандала и, все так же ме-едленно отправляя в рот остывшие до нужной температуры яства, смотрела, как становится на колени Главноуправляющий, как достает он из желтых лаковых коробок свитки и один за другим подает их фрейлине, а уже та – Ей, Великой Императрице Цыси.

И вот тогда начались неприятности. Уже в четвертом или пятом свитке Цыси обнаружила доклад Государственного цензора, в котором он фактически обвинял двор, а значит, и ее – Мать и Отца всего народа Поднебесной – в развале страны.

Цыси остановила рассеянный взгляд на Главноуправляющем, и тот мгновенно покрылся густой сетью бисеринок пота. Они оба знали, что просто казнить происходящего из могучего и знатного рода цензора нельзя. Как не выйдет и заткнуть рот этому – судя по докладу – совершенно отчаявшемуся сановнику. Но оба точно так же знали, что неуязвимых в Поднебесной нет – по крайней мере, до тех пор, пока у власти Великая Цыси.

«Надо бы даровать этому цензору самоубийство… – подумала она. – При случае…» Но настроение уже было испорчено.

Затем к одиннадцати был второй завтрак – уже для сановников, и Мудрая и Лучезарная съела немного теплой маисовой каши, время от времени поглядывая на актеров, старательно играющих пьесу из жизни предков, и посылая от себя смиренно вкушающим – каждый на своем месте – сановникам традиционный маньчжурский «кеш» – немного еды в дар как знак благоволения. И только затем она приступила к по-настоящему сложной задаче.

Проблема и впрямь была серьезной: император Гуансюй, ее неблагодарный племянник, которого она опекала уже третий десяток лет, категорически не желал ложиться в одну постель с назначенной ему женой, происходящей, как и сама Цыси, из желтознаменного рода Нара.

Каждый день евнух из Палаты Важных Дел приносил Великой Императрице специальную книгу регистрации императорских соитий, и каждый день графа, в которой она рассчитывала найти запись о том, что император наконец-то осчастливил свою жену, оказывалась пустой. Напротив, из записей следовало, что этот негодный мальчишка только и делал, что тратил бесценное «драконово семя» на драгоценную наложницу Чжэнь из рода Татара! Это было невыносимо.

Цыси подала еле приметный знак рукой, и евнух немедленно подал ей уже вторую с утра трубку с опиумом. Императрица жадно затянулась и стремительно погрузилась в мир грез. Вот только на этот раз они вовсе не были приятными – скорее наоборот. Потому что ее снова коснулось ее прошлое…

Совсем еще девочкой с поэтическим именем Орхидея она попала во дворец в качестве претендентки в наложницы, и только Небо знает, через что ей пришлось пройти, чтобы возвысить свой род до вершины власти.