Танец меча - Емец Дмитрий

— Что ты делаешь? — забеспокоился Эссиорх.

— Ничего! Какая же я балда! Арей дал мне это, а я думала… Он сказал: «В бою мне будет мешать. Если я забуду взять — отдай Варваре!»

Бывшая ведьма разжала пальцы. На ладони лежал поцарапанный медальон.

— И ты ничего не заподозрила?

— Нет, ничего… Лигул не оставил бы Варвару в покое. И теперь не оставит! — тихо добавила Улита.

Эссиорх мотнул головой.

— Возможно. Но тронуть ее могли только через Арея. А рядом с Ареем — под его влиянием — гра­ница эйдоса постоянно смещалась. Теперь все будет зависеть только от самой Варвары.

Алый купол погасал, рассеивался, превращаясь в ночную муть. Трон Лигула опустел. Никто не заме­тил, куда и когда сгинул сам горбун. Перед исчезно­вением он, щуря красноватые глаза, посмотрел на Мефа и не то мстительно улыбнулся, не то скривил­ся — кто его знает, что означало это дрожание губ.

На троне осталась одна Прасковья. Она стала было рваться к Мефу, но ее увела деловитая Аида Мамзелькина. На ходу Аидушка что-то ей втолковы­вала, сухим пальчиком касаясь щеки Прасковьи.

Стражи мрака мало-помалу пропадали. Первым после Лигула растворился Буонапарте, как всегда ве­ликолепно презрительный, похожий на обиженно­го на жизнь пингвина-умняшку. За ним с грохотом, с дымом, сгинули Барбаросса, Аттила и Тамерлан. Китайский страж Чан закончил сгребать в мешочек выигранные эйдосы.

Похожий на ищейку Бельвиазер покрутился во­круг Мефа, ерзая тонким породистым носом.

— Лучше долго не задерживайся на этом свете — мой тебе совет, — сказал он участливо. — Тогда твой эйдос, ну сам понимаешь… А так — кто его знает? Силы-то в тебе остались, и Прасковья не короно­вана.

— Я подумаю над вашим предложением, — сухо ответил Меф.

Бельвиазер без обиды пожал плечами и растаял, превратившись в изящный дымок.

Меф оглянулся. Арей уже исчез, точно его и не существовало никогда. Буслаев пошел вдоль темно­го ночного пруда. Дафна нагнала его. Не оборачива­ясь, Меф протянул руку и ощутил ее теплую ладонь.

Меф понял, что будет идти к свету. Просто идти с упорством, которое всегда его отличало. В серое промозглое утро, в жару, в дождь. Когда будут силы и когда они исчезнут. Идти без спешки, чтобы не перегореть, но и без отдыха, чтобы не позволить себе расслабиться. Не думая о том, сколько прой­дено и сколько осталось пройти. Перед собой он вновь видел ту самую питерскую лестницу на Боль­шом проспекте — только она теперь выросла и со­стояла из тысяч ступеней. Каждая мысль — ступень. Каждый поступок — ступень. Каждое дыхание — тоже ступень.

И всегда с ним рядом будет Дафна.