Дракончик Пыхалка и Великий Мымр - Емец Дмитрий

– Я – нет. А один медведь из Говорящего леса попробовал, и это печально для него закончилось. Он лопнул! – сказал Святозар. – Да будет тебе известно, что я спас тебе жизнь!

– Правда? Ты такой милый! Я была последней свиньей, что тебя разлюбила! Придется полюбить тебя снова! – воскликнула Мучуча.

Они уселись вокруг скатерти-самобранки, разложили светящиеся грибы, зажгли факелы и стали думать, что делать дальше. Говоря откровенно, мало кто думал, потому что каждый надеялся на другого.

– Ты думаешь или притворяешься? – с подозрением спрашивала Авдохина у Святозара.

– Я-то думаю, – отвечал тот. – Это князенька не думает!

– Кто, я? – возмущался Пирожков. – Пусть твоя ханша Авдо думает! У меня уже мозги от думанья затвердели, да только я ничего придумать не могу.

Первой сдалась Мучуча. Она зевнула и прилегла на ковер.

– Может, вздремнем? – предложила она и, не дожидаясь ответа, уснула.

– И правда вздремнем, – согласился Святозар. – Утро вечера мудренее. Авось чегой-нибудь и придумаем, ведь это все-таки Сказочная страна и сны тут вещие.

Богатырь прилег на другой конец ковра, подложил под голову ладонь, и спустя минуту его храп разносился по всему Мрачному ущелью.

В надежде на вещие сны Пирожков с Авдохиной устроились поудобнее и тоже заснули. Вскоре факел мигнул и потух… И вот тогда-то, в кромешной мгле, грифон, выложенный мозаикой на стене, пошевелил лапой…

Глава 16

Тайна московской ночи

Как и в Сказочной стране, в Москве тоже наступила ночь. Спала Маша, спал Пыхалка, спал Куклаваня, спали кошка Дуся, Ученичкин и кукла Оля. Старинные часы с маятником гулко пробили час. Очертания стены стали прозрачными, приглушенно захлопали черные крылья, и в комнату проник Великий Мымр. На сей раз монстр был маленьким, не крупнее Куклавани, и крался по ковру бесшумно.

– Нюхом чую: глаз грифона где-то здесь! – шептал он.

Мымр не знал, что осколок мозаики лежит в сугробе, и был уверен, что сможет найти его в комнате. Мымр неосторожно наступил на брошенную газету. Газета зашуршала. Этого было достаточно, чтобы кошка, спавшая у батареи, насторожилась и приоткрыла глаза так, что каждый глаз стал как узкая щель. Дуся давно и совершенно безнадежно мечтала поймать мышь. Она даже все книги мировой литературы читала с «мышиной» точки зрения, то есть только те, где участвовали кошки и мышки.

Специально для Дуси Маша приклеила на стену несколько переводилок с грызунами. Дуся часами рассматривала эти картинки и клялась, что смогла бы составить фоторобот мыши с закрытыми глазами.

Услышав в темноте шорох, Дуся решила, что это мышь. Мгновение она выжидала, а потом прыгнула на шорох. Мымр едва успел нырнуть под диван и затаиться. Дуся улеглась у дивана и принялась терпеливо караулить, пока мышка вылезет. Мымр засопел от ненависти и беспомощной досады. Ему захотелось стать большим и свернуть Дусе шею, но это было опасно. Маша могла проснуться, и тогда в доме поднялся бы переполох, и Мымр наверняка не получил бы глаза грифона. Пока он размышлял, как ему лучше поступить, Дуся просунула под шкаф лапку и попыталась выцарапать Мымра.

– Эй, мышь, вылезай! – потребовала Дуся. – Ты не родственница Барабанусу Ученичкинусу?

– Не знаю я никакого Барабана! – грубо отвечал Мымр. – И вообще этот твой Барабан мне по барабану! Плевать я на него хотел!

– Но почему ты не хочешь выглянуть? Я тебя умоляю! – ласково промурлыкала Дуся.

– Не хочу, и все тут! – отвечал ей Мымр.

– Но почему не хочешь? Я поиграю с тобой и отпущу! – обиженно спросила кошка.

– Не хочу и не буду! – мрачно заупрямился Мымр. – И попробуй сунься ко мне под диван, кошастая!

– Какая ты отвратительная грубая мышь! – рассердилась Дуся. – Я даже думаю, что ты совсем не мышь!

«Вот и рассекретили!» – подумал Мымр, но все же спросил:

– И кто же я, по-твоему?

– Ты крыса! – заявила Дуся. – Грязная грубая крыса из тех, что шляются по подвалам! А я-то приняла тебя за хорошенькую комнатную симпатичную мышку! Советую тебе убраться отсюда, потому что утром мы поставим крысоловку!

И, брезгливо косясь на диван, Дуся пропутешествовала к подоконнику. Если мышами она интересовалась, то к крысам была равнодушна. Более того, испытывала омерзение.