Ковпак - Гладков Теодор Кириллович

Слепое исполнение, слепое подчинение… Это старик ненавидел всю жизнь. Характерен эпизод, имевший место уже в 1965 году на даче Сидора Артемьевича в Конче-Заспе под Киевом. Ковпака навестил хороший знакомый, тоже бывший партизан, некоторое время воевавший с ним, но затем назначенный командованием комиссаром в другое соединение. Разговор зашел о работе Ковпака над новой книгой. По ходу беседы Ковпак показал гостю подшивку копий своих приказов и обратил внимание на один из них. Гость вначале решил, что это знаменитый «приказ двести — расстрел на месте», и ошибся. Оказывается, уже после гибели Руднева Ковпак издал новый приказ, строжайше запрещающий брать у местного населения хотя бы крошку съестного, невзирая на то, что люди страшно бедствовали, голодали, буквально еле ноги передвигали. И в том же приказе содержалась более чем странная фраза. Суть ее состояла в том, что бойцам, чье физическое состояние от голода было особенно тяжелым, разрешалось не то чтобы присваивать, а так, вроде бы просто воспользоваться при случае, скажем, яблоком, картофелиной, огурцом или луковицей…

Гость не скрыл своего удивления. Ковпак это заметил и задумчиво произнес:

— Странно, правда? Такой приказ и вдруг — на тебе! Левая разрешает то, что запрещает правая. М-да, брат, не все так просто, как оно кажется. Но и противоречия тут никакого, учти. Между мародерством и тем, что смертельно голодный человек возьмет ради спасения своего луковицу либо картофелину, — разница принципиальная. И тут нечего доказывать, сам понимаешь. За мародерство разговор короткий — пуля! — Он вздохнул. — А так что ж, разве этим кого обездолишь, обидишь, ущемишь… Понимать надо. Мы же люди…

Видя, что гость, однако, еще не считает вопрос исчерпанным, Ковпак продолжал:

— Да я первым лишился покоя от этого пункта в приказе, если хочешь знать! Вот, думаю, все вроде бы правильно, а как оно на деле-то выйдет? Кто знает, на что способен человек, утративший над собой контроль, гонимый голодом и нечеловеческой усталостью? Ты же сам знаешь. Война. А жить кому не охота?

— И что же? — спросил Деда собеседник.

— А то, что зря я тогда переживал. Народ выручил. Он и харчил нас, и целые лазареты тайные соорудил для раненых. Слышал о таком — Кифяк! Он у себя Радика Руднева прятал. Вокруг каратели кишат, смерть из хаты в хату ходит, в одной только Белой Ославе немцы семьдесят крестьян расстреляли после нашего ухода, а Кифяк сына Комиссарова выхаживает. Хлопец от ран умирает, а Кифяк готов за него сам умереть, только бы парень выжил. Да разве один он такой, этот Кифяк!

Свято блюсти закон и не быть формалистом — сложно. Но для Ковпака как раз в этом и не было никакой сложности! Он оставался самим собой, и все. Ему ни к чему было перестраиваться по той простой причине, что всю свою жизнь он делал одно и то же дело — служил людям, вкладывая в эту службу всего себя. И, став членом Верховного суда республики, старик ни чем решительно не отличался от того Ковпака, каким был прежде.

Ковпак не упускал случая напомнить своим помощникам то, что они, конечно, знали и сами, но, как это нередко бывает в жизни, чему далеко не всегда следовали. Беды от такого случается немало, часто — с трудом поправимой, а порой и вовсе непоправимой. Потому Сидор Артемьевич повторял изо дня в день подчиненным:

— Смотрите в оба, хлопцы! В нашем деле нельзя иначе. К вам приходит дело, а за ним — и преступник, и человек невинный. Бывает, верно? Но и так бывает, что подписываешь бумагу наполовину втемную, до конца не разобравшись. Отсюда и пошла беда для невинного. Он-то как раз и страдает чаще всего. Вот чего я боюсь и вам советую — сами бойтесь! Не семь, а сто раз отмерь, да десять раз проверь и лишь один раз отрежь, вот оно как в нашем деле нужно.

Когда Ковпак, бывало, говорил это своим сотрудникам, он смотрел им в глаза — проверял, понимают ли его, чувствуют ли, что это не просто нужные слова, какие начальнику положено говорить подчиненным, и только. Нет, это мысли о самом главном в их деле — о человеке, ради которого, собственно, и нужен, и существует Верховный суд. Ковпак искал в глазах собеседников ответа на вопрос: понимают ли они, что он сам не умеет работать иначе и потому требует того же от своих коллег?

Чаще всего ответ удовлетворял его, и тогда Ковпак радовался, что вокруг него люди, живущие тем же, чем живет и он лично.

1944 год. Война еще только-только перешагнула на запад от рубежей истерзанной гитлеровцами родной земли. Но даже сейчас, стоя на краю могилы, враг еще силен, упорен, жесток. И много, ой как много крови людской еще прольет он, покуда из него самого кровь не выпустят. И вчерашний партизан, а ныне член Верховного суда Сидор Артемьевич Ковпак не забывает об этом.