Тайная жизнь Сальвадора Дали, рассказанная им самим - Дали Сальвадор

Итак, подытожим: вот я, одинокий ребенок на девятом году жизни, сижу в цементной лохани наверху, под самой крышей, и у меня часто идет носом кровь. Внизу остается пушечное мясо, биологический конгломерат волос в носу, майонеза, волчка, душ чистилища, дебильных детей, которые выучат все, что пожелаешь, вареной рыбы и прочего. Меня никогда не тянуло на улицу, чтобы чему-нибудь научиться. Я был настойчив — и все еще таков. Моя мания одиночества доходила до патологии. Мне так не терпелось подняться под крышу, что к концу обеда я ссылался на колики, чтобы убежать, закрыться и хоть мгновение побыть одному. Эти побеги смягчали пытку едой, конца которой я должен был дожидаться, чтобы вскарабкаться в свою клетушку.

В коллеже я был агрессивным и не выносил, чтобы вольно или невольно нарушали мое уединение. Детей, которые все реже и реже пытались сблизиться со мной, я встречал так неприязненно, что они не повторяли своих попыток. Незапятнанная чистота этого мира одиночества была, между тем, потревожена в один прекрасный день и, конечно, женским образом.

Это была девочка, которую я увидел со спины, когда она шла впереди меня, возвращаясь из коллежа. Талия у нее была такой хрупкой и тоненькой, что мне было страшно, как бы она не переломилась пополам. Две подружки шли с ней рядом, нежно обнимали за талию и расточали улыбки. Несколько раз они оборачивались назад. Но та, что шла посредине, по-прежнему не показывала своего лица. Увидев ее такой гордой и стройной, я понял, что она отличается от остальных, что она королева. И во мне родился такой же прилив влюбленности, какой я раньше чувствовал к Галючке. Подружки громкими голосами называли ее: Дуллита. Я пришел домой, так и не лицезрев и не мечтая вновь увидеть ее. Это была она, Дуллита, Дуллита! Галючка! Галючка! Редивива!

Я поднялся прямо на крышу. Мои уши были больно сжаты тесной матросской шапкой. Я снял шапку — и свежий вечерний воздух овеял уши. Любовь овладела мною, и на этот раз она началась с ушей.

С тех пор у меня появилось желание: пусть Дуллита придет искать меня наверху, в прачечной, пусть она поднимется ко мне. Я знал — это случится неизбежно. Но как? И когда? Ничто не могло утолить мое безумное нетерпение. Как-то после ужина у меня потекла носом кровь, да так сильно, что вызвали врача, и несколько часов я провел с запрокинутой головой, обложенный отжатыми в уксусе салфетками. Горничная положила мне под затылок большой холодный ключ и он грубо мял мою кожу, но я так ослаб, что не мог шевельнуть рукой. Сквозь закрытые ставни проникали лучи солнца, и щели, как объектив киноаппарата, проецировали на потолок подобие китайских теней. Это позволяло мне видеть перевернутое изображение людей и автомобилей на улице — в бреду я принимал их за ангелов. Я думал: вдруг там пройдут Дуллита и ее подружки? — и я увижу их на потолке. Вероятность этого была ничтожной — с чего бы им гулять по моей улице? Но я мало считался с логикой, главное — существовала такая возможность. И эта надежда держала меня в напряженной тревоге, в которой смешались надменность, радость, ожидание и иллюзия. Две мысли пугали меня:

1.Если она пройдет по потолку, то я окажусь внизу.

2.Головой вниз она может упасть в бездну.

Все время я видел ее со спины: тонкая талия готова переломиться пополам, как фарфоровая подставка для яиц. Она заслуживает лучшего, чем потолок, в последний момент мне хотелось все же спасти ее… Но стоило чуть двинуться — и тут же напоминал о себе железный ключ, мои вериги. Вся моя любовь сосредоточилась в затылке, вся любовь к Дуллите, Галючке Редивива.

На другой день родители решили отправить меня на отдых в деревенское имение семейства Пичот(Это семейство сыграло в моей жизни большую роль: мои родители тоже испытали влияние семейства Пичот. Псе в нем были артистичны, обладали большими талантами и безупречным вкусом. Рамон был художником, Рикардо-скрипачом, Луис-виолончелистом Мария-оперной певицей, контральто. Пепито был, возможно, самым артистичным из всех, но не развивал ни одно из своих дарований. Это он построил дом в Кадакесе. Мерседес, — тоже Пичот на все сто процентов, до фанатизма мистически настроенная дама, вышла замуж за знаменитого испанского поэта Эдуарде Маркина, который придал этой живописной каталонской семье акцент суровой кастильской нежности, столь необходимой, чтобы цивилизованность семейства Пичот достигла своего расцвета.), в двух часах езды от Фигераса. Имение называлось «Мулен де ла Тур» («Мельница с Башней»). Я еще не видел его, но уже имя казалось удивительным. И я согласился уехать (с поразительным послушанием), потому что меня неудержимо притягивала воображаемая башня.