Пианист - Шпильман Владислав

Я быстро оделся, собрал в портфель свои сочинения и еще какие-то мелочи. Удары ненадолго прекратились. Наверняка, разозленные моим молчанием, женщины решили исполнить свою угрозу и были уже на полпути к ближайшему полицейскому участку. Я тихонько открыл дверь и выскользнул наружу, но сразу же наткнулся на одну из них, очевидно оставшуюся караулить, чтобы я не сбежал.

Она преградила мне дорогу:

— Вы из этой квартиры? — Она показала рукой на дверь. — Вы здесь не зарегистрированы.

Я ответил, что рядом живет мой сослуживец, которого мне не удалось застать. Это было нелепое объяснение, которое, конечно, не могло удовлетворить разъяренную женщину.

— Покажите удостоверение! Покажите документы! — кричала она все громче.

Все больше жильцов, привлеченных шумом, стали открывать двери и выглядывать из квартир. Я оттолкнул бабу в сторону и ринулся вниз по лестнице, слыша за собой ее крик:

— Закрыть ворота! Не выпускать его!

На первом этаже я промчался мимо сторожихи, которая, к счастью, ничего не поняла из криков, долетающих сверху. Я добежал до ворот и очутился на улице.

Избежав смерти, я оказался перед лицом другой опасности: среди бела дня я стоял на тротуаре, небритый, нестриженый уже много месяцев, в помятой и грязной одежде. Одного этого было достаточно, чтобы обратить на себя внимание, не говоря уже о еврейской внешности.

Я свернул в ближайший переулок и побежал, не разбирая дороги. Куда податься? Единственными, кого я знал с улицы Нарбута, были супруги Болдок. Я решил пойти к ним. Но, будучи не в себе, заблудился среди улочек в районе города, который так хорошо знал. Я блуждал там, наверное, с час, прежде чем смог найти их дом. Долго колебался перед тем, как позвонить в дверь, за которой надеялся найти спасение. Я знал, какой опасности подвергаю этих людей своим присутствием. Если бы меня здесь нашли, то расстреляли бы вместе с хозяевами. Но выбора не было.

Когда мне открыли, я начал с того, что зашел на минутку — только позвонить, чтобы договориться, где спрятаться. Но звонки не дали никаких результатов. Одни не могли меня принять, а другие не могли выйти из дома, поскольку именно в этот день партизанский отряд совершил налет на крупнейший банк в Варшаве и весь центр города был оцеплен полицией. В этой ситуации супруги Болдок решили, что я заночую этажом ниже, в квартире, от которой у них были ключи. Только на следующий день появился мой коллега с Радио Збигнев Яворский, чтобы взять меня к себе на какое-то время.

Итак, меня снова спасли. Я находился у милых, доброжелательных людей. Я вымылся, после чего мы вкусно поужинали, даже с водкой, что, к сожалению, повредило моей печени. Несмотря на приятную атмосферу, а главное, возможность вволю наговориться после долгих месяцев вынужденного молчания, я не хотел злоупотреблять гостеприимством хозяев, чтобы своим присутствием не навлечь на них беду. Зофья Яворская и ее мужественная мать, семидесятилетняя госпожа Бобровницкая, искренне уговаривали меня оставаться у них пока это будет необходимо.

Все попытки найти новое убежище закончались ничем, никто не хотел прятать еврея, сознавая, что расплатой за это будет только одно — смерть.

У меня уже начиналась тяжелая депрессия, когда судьба неожиданно, в последний момент послала мне спасение в лице Хелены Левицкой, невестки Зофьи Яворской. Мы никогда не встречались раньше, и вот теперь, узнав о том, что я пережил, она тут же согласилась взять к себе человека, которого видела впервые в жизни. Она плакала обо мне, хотя ее собственная жизнь тоже была нелегкой и, конечно, судьба ее близких и друзей давала немало поводов для слез.

Всю последнюю ночь у супругов Яворских я не сомкнул глаз от страха, потому что по всей округе свирепствовало гестапо. 21 августа я перебрался в большой дом на проспекте Независимости. Этому месту суждено было стать моим последним убежищем перед тем, как город был разрушен в огне Варшавского восстания. Войти в большую комнату на пятом этаже можно было прямо с лестничной клетки. Там были газ и электричество, но отсутствовала вода. Приходилось выходить за ней в коридор к крану около общего туалета. Вокруг меня жили интеллигентные люди, в отличие от соседей на Пулавской улице, которые целый день ругались, долбили в расстроенное фортепиано, а потом хотели выдать меня немцам. Здесь я поселился рядом с одной супружеской парой, которые находились в розыске как участники Сопротивления, и потому не ночевали дома. Это, довольно опасное для меня соседство, я предпочел соседству покорных властям примитивов, готовых от страха выдать меня.