Ковпак - Гладков Теодор Кириллович

А Ковпак еще долго размышлял вслух: разве может немец на что-то рассчитывать и надеяться, воюя среди таких, как этот гуцул? Запугать некоторых — да, это ему под силу, но и только. Люди для вида, опасаясь верной смерти, повинуются оккупантам, иначе — пуля в затылок, смерть жены и детей. Фашист знает лишь этот закон, закон сильного, которому все позволено. Но он же, фашист, как раз этим самым себя и гробит, потому что люди на силу отвечают силой. Пусть даже вот так, как этот запуганный гуцул, — повиновением, за которым скрыто сопротивление. Старик усмехнулся и продолжил свою мысль: обречен немец, хотя сию минуту в этих горах не он, а Ковпак терпит бедствие. Если же глянуть в корень, то все наоборот.

Он знает, что можно физически истребить все соединение в нынешних условиях, к сожалению, война есть война, и даже самый гениальный полководец порою бессилен изменить необратимое. Тут доказывать нечего, да и не собирается этого делать Ковпак: он реалист и в чудеса не верит. Он в людей верит. И потому убежден: истребить всю живую силу отрядов враг все же не сможет: горы помешают. Укрытия спасают бойцов от бомб, а именно они сейчас страшны: чем еще достанешь человека, прячущегося за скалами и под ними, в расселинах и трещинах. Значит, главного немец не добьется — хоть и тяжкие потери несут батальоны, а все же боеспособности не теряют.

Не теряют, хотя уже в полной мере дает знать о себе новый грозный враг, с которым раньше ковпаковцам серьезно встречаться не приходилось, — голод. Продовольствие и фураж для коней были на исходе. В неприкосновевном запасе Павловского оставалось лишь несколько мешков сахарного песка. Немецкие продовольственные склады там, внизу, в долинах, были пока недосягаемы. Выяснилось также, что обычные партизанские повозки для использования в горах непригодны. Недаром боец Гриша Дорофеев по прозвищу «Циркач» мрачно шутил: «Что такое Карпаты? Это часть земной поверхности, изуродованная до невозможности».

Следовало как можно быстрее приспособить партизанский обоз к этой самой «изуродованной поверхности». Мысль, как это сделать, пришла беспокойному помощнику Ковпака Павловскому: все парные телеги разрезали пополам, превратив тем самым каждую из них в две одноосные арбы. Тогда же Дед отдал приказ: для увеличения маневренности соединения беспощадно выбросить весь груз, без которого можно обойтись. Полетел в глубокую расщелину даже громоздкий автоклав. Хирурги соединения решили, что для обработки своих инструментов можно, в крайнем случае, обойтись обыкновенной кастрюлей.

Час от часу разведка доставляла Ковпаку все более тревожные вести: враг подтягивает все новые и новые части. По приблизительным расчетам, против партизан действуют 40–45 тысяч гитлеровцев, а по железной дороге Делятин — Ворохта продолжают прибывать эшелоны с живой силой и техникой. С запада в долину Быстрицы рвутся 6-й полк СС, подразделения дивизии СС «Галичина», «Татарский легион» и другие пока не опознанные части. В районе Калуш — Солотвино — Станислав заняли оборону 13-й охранный полк СС и, хотя потрепанный уже ковпаковцами, но все ж недобитый 4-й полк СС. Сильные вражеские заслоны прикрывают шоссе Борислав — Дрогобыч. И вся эта сила нацелена на полторы тысячи советских партизан, из которых к тому же около двухсот — раненые!

Ковпак искал выхода. Не метался, не паниковал. Он умел быть терпеливым. А пока что они с Рудневым и Паниным… созывают собрание. Командование решило именно сейчас, в самой тяжкой обстановке, отправить на родину — в Венгрию — группу бойцов, бывших мадьярских солдат, перешедших на сторону партизан еще на Брянщине. Случай удобный — до старой границы с Венгрией рукой подать. Самый раз переправить туда выучеников Деда, чтобы продолжить начатую в рядах советских людей борьбу с фашизмом, помочь своему отечеству в ликвидации режима гитлеровского ставленника, сухопутного адмирала Хорти. Семен Васильевич Руднев 25 июля записал в своем дневнике — это была его последняя запись:

«Сегодня снарядили и отправили 8 пленных мадьяр… В ротах сделали проводы, проинструктировали их и со своими проводниками направили до границы. Этому делу мы придаем большое политическое значение, потому что людей, которые были у нас в плену целый год, мы достаточно воспитали».

Восемь пленных мадьяр действительно прошли в соединении большую жизненную и политическую школу. Все они стали с братской помощью советских людей настоящими интернационалистами, зарекомендовали себя храбрыми партизанами. Товарищей по борьбе проводили тепло. Пожав всем в последний раз руки, Дед сказал просто и душевно: