Запретная правда Виктора Суворова - Пронин Александр

Ранним утром 24 августа, когда И. Риббентроп отсыпался в германском посольстве после ночных переговоров в Кремле, завершившихся подписанием советско-германского пакта, этажом ниже «Джонни» сообщал Ч. Болену условия пакта и секретного дополнительного протокола. Удивительно, вспоминал американский дипломат, что передача столь секретной информации происходила не где-нибудь, а в самом германском посольстве^[74].

В полдень того же дня в Вашингтон была отправлена зашифрованная телеграмма Л. Штейнгардта с результатами советско-германской договоренности. Ее содержанием было полученное послом «строго конфиденциальное сообщение» о достижении между Германией и СССР полного взаимопонимания относительно территориальных изменений в Восточной Европе. Конкретно — относительно Эстонии, Латвии, восточной части Польши, Бессарабии, признанными сферой советских интересов. В телеграмме оговаривалось, что в секретном протоколе «Финляндия, по-видимому, не упоминается». Ошибка, одна из немногих, допущенная американским «источником информации в нацистском посольстве» в Москве.

В телеграмме Л. Штейнгардта подчеркивалась роль Сталина в заключении советско-германского пакта: «Как мне сообщили, переговоры вел сам Сталин, который не скрыл от Риббентропа, что он давний сторонник советско-германского сближения. После заключения договора Сталин поднял тост за Гитлера и «за возрождение традиционной германо-русской дружбы»^[75].

Еще в одной телеграмме (от 24 августа) Л. Штейнгардт касался обстоятельств поездки в советскую столицу И. Риббентропа. «По существу, — говорилось в телеграмме, — далеко идущее соглашение по политическим вопросам было достигнуто между правительствами Германии и Советского Союза до решения послать Риббентропа в Москву, и пребывание здесь Риббентропа носило прежде всего характер театрального жеста, рассчитанного на то, чтобы произвести впечатление на мировое общественное мнение, в частности на английское и французское»^[76]. Действительно, поездка министра иностранных дел Германии в Москву могла состояться только потому, что обе стороны еще до этого выказали полную готовность договориться.

31 августа, в самый канун нападения Германии на Польшу, поверенный в делах США в Германии А. Керк передал в Госдепартамент, что секретарь советского полпредства в Берлине назвал слухи о советско-германском соглашении о совместных действиях против Польши «злобным измышлением». Керк, однако, полагал, что в полпредстве вряд ли располагали полной информацией о советско-германской договоренности^[77].

Ратификация советско-германского договора о ненападении Верховным Советом СССР, состоявшаяся 31 августа, была прокомментирована Л. Штейнгардтом в телеграмме К. Хэллу от того же числа. Посол обращал внимание государственного секретаря на выступление В.М. Молотова, «построившего свои рассуждения о договоре на речи Сталина на XVIII съезде ВКП(б), опустив ту часть речи, где заявлялось, что Советский Союз поддержит страны, ставшие жертвами агрессии»^[78]. Другими словами, как не раз высказывался на эту тему Молотов, именно своей речью на партийном съезде Сталин проложил путь к достижению советско-германской договоренности.

Текст выступления В.М. Молотова на сессии Верховного Совета СССР стал предметом анализа в меморандуме помощника главы Европейского отдела Госдепартамента США Л. Гендерсона (отозванного из Москвы). В меморандуме внимание фиксировалось на следующих моментах в выступлении: 1) отсутствие упоминания о «мировой революции», в связи с чем автор задавался вопросом, не означает ли это, что Сталин отбросил саму идею мировой революции; 2) отсутствие твердого обязательства не вмешиваться в общеевропейский конфликт; 3) подчеркивание международного значения советско-германского договора могло означать, что это больше, чем просто договор о ненападении; 4) вина за возникновение войны в Европе скорее возлагается на Великобританию и Францию, чем на Германию; 5) отсутствие ссылки на положение о помощи жертвам агрессии, содержащееся в выступлении Сталина на XVIII съезде ВКП(б)^[79].

Нападение Германии на Польшу 1 сентября сконцентрировало внимание американских дипломатических представительств в европейских столицах на позиции Советского Союза, только что подписавшего советско-германский договор о ненападении. Посол в Москве Л. Штейнгардт в депеше, направленной в Госдепартамент в этот же день, с одной стороны, подвергал сомнению достоверность слухов о тайном военном соглашении между Германией и СССР, направленном против Польши, а с другой — писал: «Однако соглашение [советско-германский пакт о ненападении], как представляется, не исключает вознаграждения Советского Союза, пожелай он этого, посредством военной оккупации»^[80].