С НАМЕРЕНИЕМ ОСКОРБИТЬ (1998—2001) - Перес-Реверте Артуро

Вполне естественно, что одинокие, издерганные люди используют любую возможность, чтобы поговорить с кем-нибудь, рассказать о себе. Автор этих строк и сам нередко предается пустой болтовне или потчует вас историями из своей жизни. Хотя у читателя этих страниц есть определенное преимущество: он может в любой момент отложить газету и отправиться прямиком к английским собакам или куда ему вздумается. Кроме того, я веду свои заметки не только из любви к болтовне, но и для того, чтобы заработать себе на жизнь. Совсем другое дело — люди, которые бросаются к тебе, нимало не смущаясь тем, что прерывает чтение или размышления, вторгается в чужие воспоминания и задевает старые раны. Меня обескураживает упорное нежелание понять, что для каждой вещи существует свое время и что между деликатным интересом к человеку и их набегами существует определенная разница. Жутковато наблюдать, как зануда ошибочно трактует проявления недовольства, которые позволяют себе его жертвы. Бесполезно вздыхать, кивать головой, повторять «да что вы, быть не может», посматривать на часы в надежде, что пытка скоро закончится. Зануды от этого только пуще переполняются энтузиазмом. И принимаются рассказывать о каком-то сержанте или о метастазах тетушки Мерче. Ты жалобно смотришь на него, изредка вставляя «не может быть», на что они с восторгом восклицают: «Именно так, ты еще не знаешь самого интересного!» — и заказывают еще пива. А тебе остается только шипеть про себя: чтоб ты им подавился. Урод.

КРЫСИНЫЙ ХОХОТ

Я нашел ее случайно, перелистывая старую книгу о фотографах журнала «Лайф». У меня есть альбом со страшными снимками. То, что изображено на некоторых, я видел своими глазами. Один такой образ преследует меня с детства. Это фото с войны, которой я не видел, до сих пор вызывает у меня дрожь. Наверное, это хорошо. В тот день, когда фотография перестанет волновать меня, я пойму, что разучился чувствовать. Некоторые снимки превращаются в символы. Эта воплощает наиболее низменные стороны человеческой натуры. Роберт Капа сделал свой снимок в июле сорок четвертого года, в Шартре. Когда город освободили от немцев. В центре композиции — молодая женщина в халате, с обритой головой. На руках она держит ребенка, совсем крошечного. Она француженка, а ребенок — сын немецкого солдата. Женщину конвоирует жандарм. Но хуже всего — толпа, окружившая арестованную: дамы приличного вида, мужчины, которых можно принять за настоящих джентльменов, дети. Все глазеют на женщину, не скрывая любопытства. И все, все без исключения смеются над бедняжкой, онемевшей от стыда и страха. На фотографии можно разглядеть сотню лиц, и ни одно не выражает сочувствия или хотя бы возмущения позорной картиной. Ни одно.

Люди по-разному относятся к себе подобным. Лично я считаю, что самое дурное в человеке — не жестокость, не склонность к насилию, не тщеславие. Когда узна́ешь жизнь с разных сторон и ввяжешься во все авантюры, в которые тебе полагалось ввязаться, рано или поздно начнешь понимать мотивы человеческих поступков и, если не оправдывать их, то хотя бы объяснять для себя, а это уже немало. И все же порок, природа которого остается для меня загадкой, — самое скверное из воплощений человеческой низости. Я говорю о душевной черствости. Об отсутствии у палача сострадания к своей жертве. И если бы только у палача… Я говорю о привычке унижать и мучить себе подобных. Это свойство отвратительно в конкретном человеке, и невыносимо страшно в человеческой стае. Я говорю об «овечьих источниках» в самом скверном смысле. Люди собираются толпой, чтобы публично выразить свое ликование или недовольство по той или иной причине — особенно, если причина беззащитна перед таким количеством врагов, — дать волю гневу или позубоскалить, ничем не рискуя. Избивая лежачего, мы надеемся возвыситься в собственных глазах, изгнать собственные страхи и стыд. Глядя на фотографию Роберта Капы, невольно задаешься вопросом, сколько из этих достойных женщин, глумящихся над обритой девушкой и ее ребенком, с готовностью переспали бы с немцем за еду или другие преимущества, если бы им представилась такая возможность. Сколько из этих мужчин не расступались, чтобы дать дорогу завоевателям, не лизали их сапоги, не предлагали им своих дочерей. Теперь все они горят праведным гневом, испепеляющим их собственные грехи.

Я не раз становился свидетелем подобных картин. Для этого не обязательно отправляться в зоны военных конфликтов. Испания знает немало таких историй. Отца художника Пепе Диаса расстреляли в тридцать девятом, потому что он был красным, а мать прогнали по улицам с обритой головой. И великодушный Пепе позволил, чтобы одну из улиц родного города назвали его именем, вместо того чтобы сжечь этот город до головешек, как поступило бы большинство из нас. Мне кажется, я видел своими глазами и палачей с ножницами в руках, и толпу, с нетерпением ожидающую забавного зрелища: все как на подбор порядочные граждане. Такие же, как те, что живут среди нас. Тон задают почтенные старцы, пользующиеся неизменным уважением детей, внуков и соседей. Остальные спешат воспользоваться редкой возможностью. Жалкие трусы безропотно сносят оскорбления от немецких солдат, храбрых гудари, политиков и начальства на работе. Они прячут глаза и робко утираются, когда им плюют в лицо. И лишь когда их обидчик капитулирует, погибнет, потеряет власть, они вылезут из своих нор, чтобы найти его жену и ребенка, улюлюкая прогнать их по улицам, да еще и сфотографироваться.