Легенды Арбата - Веллер Михаил

Главное в переговорах — ключевое слово. Оно пробьет психологический барьер партнера и развернет новый смысл предмета.

Скульптор метнул гарпун.

— Ось! — озвучил он. — Архитектурная и смысловая ось города! Геометрическая и эстетическая ось.

Мэр-профессор был заинтригован. Ось, накось, вы-кусь. Он дал согласие ознакомиться с идеей.

На первое подали карту, а на второе — ту же хрень, вид сбоку.

Эта земная ось выперлась наружу над раскатом Невы, меж Зимним и Петропавловкой, забивая бессмертный

ансамбль Василеостровской стрелки. Торчала безумная песня, терлись спиной драконы о земную ось, стержень глобуса металлически лохматился.

Торжествующий скульптор звенел и прыгал, что Царь-Созидатель, Строитель и Прорубатель именно здесь необыкновенно уместен.

— Все флаги будут в гости к нам! И запируем на просторе!

Казалось, он подкупил Пушкина, заказав рекламную поэму с последующим банкетом.

Как прекрасен Петр на берегу пустынных волн, полн, а кругом им город заложен, полнощных стран краса и диво! И в сем размере отражен гигантский труд его деяний! И все позабудут небольшого медного, понимаешь, всадника, поставленного Екатериной, тоже мне лошадь с гадюкой, — а помнить будут Собчака, увековечившего правление Великим Памятником!

— Петр — Великий? Да? Ну?!

Накал страсти достиг шекспировского монолога. Собчак утер оторопелый пот. Альтернативное будущее гипнотизировало его.

— У ж о тебе!.. — выскочила из него цитата продолженной поэмы.

Город врос в землю. Шпиль Петропавловки походил на золоченую метлу. Мир съежился. Монстр сиял! К мэру вернулся слух.

— И в Гавань тоже не пущу, — сказал он.

11. Возвращение

Я шар земной чуть не весь обошел — и жизнь хороша, и жить хорошо. Я вернулся в мой город, знакомый до слез. Выходи на бой, чудище поганое.

Как мы помним, в какие бы дальние страны, населенные различными, но неизменно недобрыми суще-

ствами ни отправлялся Гулливер — в конце путешествия он неизменно возвращался домой.

Вот таким образом в Москве, сбоку Москвы-реки, никогда не бывшей сколько-то значимой водной магистралью, рядом с конфетной фабрикой «Красный Октябрь» — монументально впаялся в пространство Петр: сбежавший из Москвы в юном возрасте и сделавший все, чтоб ненавистная домотканая столица пришла в ничтожество и упадок. Государь император Петр Алексеевич, перенесший столицу заново на далекий север и чуть не убитый в Москве в невинном отроческом возрасте, Москву терпеть не мог. Просто на дух ее не переваривал, вместе с бородами, армяками, слободами и церквами. Вот стоит. Не знает, что он Гулливер.

Процесс пошел, как гениально выразился первый и последний президент СССР. Как мегатонными вехами процесса, Москва оказалась заставленной циклопическими истуканами Церетели. Возможно, городским властям казалось, что они символизируют своим размером величие нашей эпохи. Вроде как сталинские высотки дали облик своему времени.

За своим плодотворным занятием Церетели развил поистине термоядерную мощь. Если иной город отказывался принимать большую статую — скульптор всучивал ему для первой привычки маленькую. Идешь в Лондоне по Оксфорд-стрит: бац? — в угол дома вмурована такая хреновина в полметра высотой, вроде Прометея, вздымающего вверх свою горящую печень, и на ней надпись: дар скульптора Церетели. Искусство сближает народы. Огребай, руманешти, матросский подарок!

Когда в Нью-Йорке рухнули небоскребы, Церетели подарил городу сорокаметровую слезу. Муниципалитет цинично отверг эту крокодилову слезу. И что? Теперь она пролилась, как серный дождь на Содом и Гомор-ру, на штат Нью-Джерси, другой берег Гудзона, чтоб с Манхеттена хорошо видели и помнили кару господню.

Нью-Джерси штат дешевый, не балованный дарами, он кочевряжиться не стал.

...Если вы обладаете хоть малым пространственным воображением — уменьшите мысленно уродов Церетели до размеров стакана. И бройлерного Де Голля, и букараху на шпиле Поклонной горы. И вдруг вы обнаружите, что они милы — легки, гармоничны и изящны! Стиль, юмор и аллегоричность! Мужик действительно прирожденный миниатюрист. Охота быть гигантом пуще неволи...

И гнут Гулливеры лилипутский народец, мелочь пузатую, предназначенную для их прокормления. Они велики, тяжки и всемогущи. А мы, получается, малы и бессильны. И повинны в недостаточной к ним любви.

Не обижайте детей. Из них вырастает непредсказуемое. Жизнь коротка — искусство мстительно. Отдача художника бывает страшной, и даже сам он не может совладать со своим талантом.

МОНГОЛЬСКОЕ КИНО

Было время — все кинозалы Советского Союза были оснащены цитатой из Ленина — золотом по алому: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино». Народу было неведомо авторское окончание сентенции: «...ибо оно одно вполне доходчиво до малограмотного пролетариата и вовсе неграмотного крестьянства». Вторая половина поучения, как оскорбительная для победившего класса-гегемона, была отрезана бережными хранителями ленинизма. А вот для той самой доходчивости. Так кастрируют быков или коней для большей пользы в хозяйственной работе. Не торопитесь завидовать посмертной славе гениев.

И польщенный произведенной над ним операцией народ, уважительно ходя в кино, радовался значитель-

ности своей кинозрительской роли. А начальники, лидеры, партийные секретари и прочие вожди в масштабах от вселенной до дуршлага, тужась, изготовляли ему духовную пишу. «Ленин в Октябре», «Член правительства», «Партийный билет», «Если завтра война», «Человек с ружьем», «Секретарь райкома», «Подвиг разведчика», «Подпольный обком действует», «Бессмертный гарнизон», «Три танкиста», «Четыре танкиста и собака», «Истребители», «Торпедоносцы»... Партия — тогда еще не «Единая Россия», а просто — Партия, она же Коммунистическая Партия Советского Союза, — заботилась о важнейшем искусстве всерьез.

Маститый кинорежиссер имел статус олигарха. Денег отваливали из казенного кошта немерено. Когда Запад увидел Бородинскую битву Бондарчука в «Войне и мире», у Голливуда похолодело в животе: когда-то у Наполеона было меньше солдат. Путь к экрану будущие звезды прогрызали зубами, преодолевая тошноту в нужных постелях и на партийных собраниях.

Художественные советы и приемочные комиссии бдели тщательнее контрразведок. Вырезали, выстригали, выбрасывали, запрещали и клали на полки. Режиссер была второй по смертности профессией после шахтеров. Стенокардия называлась режиссерский геморрой.

Но фильмов было до фига-а. Отошла сталинская заморозка, вкачали бабло в благо советского народа строителя коммунизма, и стали выпускать сотни фильмов в год. Иностранщина была редкостью; исключением! Хавали родное, и навоз был усеян жемчужинами! Курочка по зернышку клюет, а весь двор в дерьме.

И вот это родное стало приедаться. Партийное целомудрие как-то отягощало. Дети в кино рождались от поцелуев. Тело в купальнике приравнивалось к сексуальной сцене, а сексуальная сцена — к антисоветской Диверсии. Кинопограничнйки с овчарками ничего подобного близко к экрану не подпускали.

Н-ну, разве что иногда в иностранном кино, чтоб показать растленность их падших нравов... ну, и намекнуть, что мы не чужды широкой терпимости даже в этом... Когда Бриджит Бардо спиной к залу вставала из ванны, ряды очей незрячих пучились от невозможности этой картины! Когда обнаженные плечи Трентиньяна и Анук Эме двигались в такт над одеялом — влюбленные пары в темном зале стеснялись смотреть друг на друга; это было беспрецедентно, степень откровенности сладко шокировала...

Своих фильмов было завались, но по части клубнички больше все предлагали вывоз удобрений на поля и выплавку чугуна. И многочисленные внугрисоюзные и международно-социалистические (полумеждународно...) кинофестивали убаюкивали, усыпляли и заставляли грезить в темном зале совсем о другом. Моральная цензура довела воздержанием и намеком потентный народ до того, что ритмичный вход поршня в цилиндр вызывал циничный гогот подростковой аудитории. Да-да, это вам не реклама прокладок, когда вся семья мирно ужинает перед телевизором.

...И вот Ташкент, и жара, и плов, и тюбетейки, и речи, и такой азиатско-социалистический международный кинофестиваль. Оу йес! Фильмы в те времена были хорошие, плохие и китайские. Эти просто боролись за надои в кооперативе и говорили голосами будущих аргентинских мыльных опер. Мыло про борьбу с воробьями и гоминдановцами.

А также вьетнамские, северокорейские, монгольские, египетские и сирийские. А наши-то гении! — шедевры таджикские, узбекские, туркменские, киргизские и казахские. Надо заметить, что расизм в СССР был скрыт не слишком старательно и носил чаще форму добродушной иронии. Типа: «Этих рок-звезд мы объелись, но вот когда вышла ваша обезьяна в полосатом мешке и стала играть на лопате — вот это было да!»