Интимный дневник. Записки Лондонской проститутки - де Жур Бель

— Ладно, — недовольно фыркнула она и принялась пе­ленать какую-то брошку в километр черной ткани. Я сразу же узнала эту манеру говорить, полученную в обычной английской средней школе, на которую накладывались интонации избалованного ребенка, которому родители во всем потакают, и общие обертоны речи, присущие южа­нам. Когда я вижу такую вот молокососку, которая счита­ет себя пупом земли, это приводит меня в такое бешен­ство, что шерсть встает дыбом.

Снова звякнул колокольчик, и папаша почти мгновенно исчез, словно растворился в воздухе. На этот раз вошла крошечная женщина, с ног до головы наряженная в одеж­ды явно из этого магазина. То есть, я хочу сказать, она очень была похожа на пирожное безе, только какого-то синюшного цвета. Вместе с девчонкой они в один голос стали громко жаловаться на холод в помещении, а потом сварливая маленькая корова тоже куда-то пропала, видно, пошла требовать от своего предка, чтобы он принял к это­му какие-то меры. Я получила огромное впечатление, ей-богу - в этом возрасте, насколько я помню, мой разговор­ный репертуар не выходил за рамки «не знаю» и «отвали».

—  Вас кто-нибудь тут обслуживает? — обратилась ко мне женщина. Я сама не очень-то высокого роста, но эта ми­ниатюрная мегера была мне по плечо, не больше. В своих многочисленных юбках и корсетах она выглядела очень романтично, как после несчастного случая на фабрике обоев. Который случился лет пятьдесят назад.

—  Спасибо, я просто смотрю.

Пока я из вежливости перебирала плащи и пальто, сши­тые из парчи, и юбки с кринолинами, мегера все время вертелась у меня под мышкой. Вещи выглядели неплохо, но весили, наверное, килограмм шесть каждая, не мень­ше, не считая бархатной тесьмы.

—  У вас очень красивая витрина, — сказала я, надеясь, что она поговорит немного со мной и уберется куда-ни­будь к себе. — Я часто хожу этой дорогой на работу, но зашла к вам впервые.

—    А где вы работаете? — тут же спросила она. Думай быстро, девочка.

—    В «Ви энд Эй», — сказала я.

—    Где-где?

—    «Виктория и Альберт».

Она продолжала смотреть на меня оловянными глаза­ми. Как могла она не знать знаменитый музей костюма? Очень странно для человека, который чего только на себя не навешал.

—  Музей Виктории и Альберта.

—  А-а, в музее! - сказала она таким тоном, будто опять ничего не поняла, но просто не хотела меня расстраивать.

Вот так дама, подумала я. Музей-то находится прямо тут, за углом.

—   Это все... м-м... вы сами сшили? — осмелилась я задать вопрос.

—   Да, - скромно ответила она, отвернулась и снова что-то сердито заорала своей дочке. Им все еще казалось, что в магазине нестерпимо холодно. Я подумала, что у нее, может быть, анемия и чуть не посоветовала пройти вос­становительный курс лечения горячим камнем.

—   Очень мило, — прохрипела я.

—   Может, я могу вам еще чем-нибудь помочь? — нетер­пеливо спросила она. Я как раз смотрела на изящные сережки в виде бабочек, не слишком вычурные, они мне понравились, но просто из принципа я сказала «нет». Мегера, не отходя ни на шаг, пасла меня до самой двери, отодвинула тяжелый засов и выпустила обратно на све­жий и теплый воздух. Знакомство с магазином и его оби­тателями так травмировало мою нервную систему, что я сразу же перешла через дорогу, открыла дверь другого и выложила там шестьдесят фунтов стерлингов за сережки с блестящими стекляшками.

dimanche, le 21 mars

От жизни мне надо совсем немного, ей-богу:

•     Чтоб у меня была такая прическа, которая бы не тре­палась от ветра, независимо от его скорости и направления.

•     Чтоб люди, которым я улыбаюсь, улыбались мне в ответ.

•     Чтоб у меня были красивые туфельки на высоком каблуке (хочу быть выше ростом) и чтоб в них можно было ходить.

•     Чтоб можно было парковать машину в местах для инвалидов.

•     Чтоб мгновенно овладеть всеми кухонными приспо­соблениями.

•     Чтоб хотя бы время от времени немножко светило солнце.

•     Чтоб во всем мире запретили полифонию в мобиль­никах.

•     Чтоб во всем мире запретили продавать мобильники, которые не предлагают никакого выбора, кроме полифо­нии.

•     Чтоб никто никогда не страдал, в том числе и в про­шлом, от сотворения мира до настоящего момента.

lundi, le 22 mars

Встречалась за ланчем с А-4 в польском ресторане. Он горячо рекомендовал этот ресторан как противоядие от всяких зачуханных тратгорий и суперкошерных заведений в северной части Лондона с их кошерными булками. К первым я отношусь с изрядной долей скептицизма, а что касается вторых, я не чувствую себя достаточно рели­гиозной, чтобы туда ходить. Внутри ресторана все было строго, декор в тяжелых, приглушенных тонах семидеся­тых годов, на стенах висели дурные репродукции баталь­ных картин, изображавших битвы, где участвовали храб­рые поляки, и на всех предметах толстый слой какой-то жирной грязи, которая, наверное, скапливалась еще с тех пор, когда я пешком под стол ходила. Кстати, у нас на кухне было то же самое. Да и еда, казалось, вышла прямо с плиты моей матери: свекольный борщ со сметаной; жаре­ные картофельные оладьи с яблочным соусом и тоже со сметаной. Официантки были, как полагается, все дород­ные и с суровыми лицами, с туго заплетенными соло­менными косами, в серых фартуках, повязанных вокруг округлых талий. С посетителем, если вообще замечают его, они разговаривают с помощью какого-то языка, боль­ше похожего на хрюканье, — то же самое я имела удоволь­ствие видеть и слышать в ресторанах северо-восточной Европы, когда там путешествовала. Все блюда — буквально все — были глубоко прожарены и подавались с цельной половинкой капустного кочана. Я была сражена наповал.