Механизм жизни - Валентинов Андрей

– У меня нет времени на объяснения.

Знакомые слова: «У меня нет времени…»

– Человек, которого вы мне показали…

– Я показал?!

– Не перебивайте!

Крик хлестнул наотмашь, словно плеть. Огюст попятился.

– Извините, Шевалье. Тот человек, китаец… Он сейчас рядом с вами?

Эминент замолчал, как если бы каждое слово давалось ему ценой огромного усилия, и уточнил:

– Рядом с Эрстедом?

Взгляд фон Книгге был взглядом бесконечно усталого, больного старика.

Сцена пятая

Истребить и оформить чучелом

1

– Просим, ваше превосходительство! Просим!

Эрстед обернулся. Торвен и Пин-эр уже скрылись за углом, утренняя улица пуста, только он – и двое в длинных форменных шинелях.

– Все уже собрались, вас одного и ждем…

Блестящие пуговицы, ухоженные усы. У того, который слева, – кончиками вверх, у того, что справа, – вниз.

– Господин городничий лично звали-с…

В глазах – служебный долг. Кипит и плавится, вот-вот наружу брызнет.

– Вы уж поспешите, ваше превосходительство…

Эрстед помотал головой, вышибая из ушей невидимые пробки. Детская привычка, помогает лучше соображать. Во время университетских экзаменов весьма способствовало.

– Господа ученые приехали! Все начальство! Из уезда многие. Так что монстру будем ловить. А без вас, ваше превосходительство, никак.

– Не ловится?

– Без вас? Не может такого быть!

«Вот я и превосходительство, – тайком улыбнулся Эрстед. – Спасибо тамбовскому волку!»

Письмо, украшенное печатью бурого сургуча, Константин Иванович, чертыхнувшись и сославшись на дырявую память, отдал ему в коляске. Сургуч оказался крепок, а канцелярит, на котором составили послание, – заборист, как крепчайший «ерофеич» на двунадесяти травках. Одно и ясно – ловить надо, ибо монстра всех поедом ест.

Скоро, пророчат, доберется до властей.

Колонны в здании, выстроенном в характерном для провинции стиле classicisme pour les pauvres,^[72] оказались деревянные, грубо выкрашенные белилами. Будучи по натуре естествоиспытателем, Эрстед не утерпел, ткнул пальцем.

Похоже, дуб. Quercus robur ординарный.

Колонн было много – и у входа, и в широком вестибюле, и внутри, по периметру овальной залы. В такой обычно устраивают танцы. Но сейчас залу сплошь уставили креслами и стульями (первые в центре, вторые – по бокам). Длинный стол под красной скатертью, графин с водою, серебряный колокольчик; над всем этим – потрет императора Николая в полный рост.

Конногвардейский мундир, суровый взгляд. Яркие губы вот-вот дрогнут, изрекая:

– Эрстед? Опять ты?!

К счастью, портрет молчал. А вот зала при виде гостя разразилась рукоплесканиями. Смущенного полковника потащили за стол, где уже восседали чиновные господа в мундирах и при орденах. Эрстед с трудом отбился, устроившись в одном из кресел. Соседнее тут же заняла пышная дама средних лет. Говорила она нараспев, низким грудным контральто:

– Mein Name ist Amalia-a von Klyugenau-u!^[73]

Амалия оказалась свояченицей городничего и в придачу – вдовой. Последнее было сообщено с особенным выражением:

– A-a-ach, ich bin eine Witwe!..

Чувственная вдова оказалась здесь не случайно. Именно ей выпала честь служить переводчицей für liebe Gäste.^[74] Фрау Амалия уточнила, что этой чести она добилась не без борьбы, после чего томно вздохнула. Эрстед не на шутку испугался. Сказать, что он не нуждается в переводе? Нет, оскорбленная вдова может оказаться страшнее монстры…

Пока он размышлял, заседание началось.

Вздохи фрау Амалии не слишком способствовали пониманию ситуации. Впрочем, Эрстед и без вдовы сообразил, что очутился не на научном форуме, а скорее на совещании «лучших людей» города. Самые лучшие – толстяк-городничий и уездный предводитель дворянства, рыжий детина при Владимирском кресте, – оказались за столом, все прочие расселись где попало. Наука тоже присутствовала – ее олицетворял худой живчик в мундире и при монокле, представленный как ассистент досточтимого адъюнкт-профессора Оссолинского.

Сам профессор избрал резиденцией Тамбов, где обустраивал штаб экспедиции Академии наук.

Некоторое время Эрстед не мог решить, как ко всему этому относиться. В существование загадочной «монстры» верилось не слишком. В просвещенном XIX веке зоологические открытия если и возможны, то отнюдь не в европейской части России. Центральная Африка, джунгли Амазонии; в крайнем случае Тибет или Камчатка.