Принцесса для сержанта - Уланов Андрей

– Ага. Уже интересно. И в котором же именно мире эта штука находится?

– В мире мертвых.

– З-замечательно. Ну и как туда попасть? Волшебник покосился на меня… странно.

– Живым – никак! Только самые могучие некроманты могут открывать ход в него, но и они в силах отправить или получить по нему лишь предметы. Или своих слуг, которые также суть не более чем предметы, куклы без проблесков собственного «я».

И что-то в этих его словах мне ухо царапнуло. А может, и нет. Может, это у меня самого в голове ролики с шариками в кои-то веки правильно позацеплялись.

– Живым, значит, никак, – вкрадчиво так повторяю. – А мертвым?

Вальвик замолчал.

– Есть древняя легенда, – медленно, нехотя говорит он полминуты спустя. – О эльфе Сарриге аг Онко. Сарриг был великий воин, сильный маг, и, когда Красный Некрос похитил святыню рода аг Онко, Даритель Жизни, и спрятал его в мире мертвых, эльф нашел путь… тропу… он принес себя в жертву и получил право… вернуться. Он прошел по склонам Вечной Горы, и колчан его не пустел, а меч не тупился… и те, кто шел за ним, не ведали усталости и страха. В легенде сказано…

– Легенды, – говорю, – я как-нибудь в другой раз послушаю. Сейчас у меня вопрос по делу: ты технологию процесса воспроизвести сможешь?

Маг опять замолчал.

– Да.

– Значит, – говорю, – этот вопрос решен. В нашу пользу.

Вальвик снова на меня глянул искоса… вздохнул.

– Конечно, – говорит печально так, грустно-сочувственно. – Откуда вам, столь юным, знать подлинную цену жизни. Молодости свойственно верить в свое бессмертие.

И вот тут я злиться начал. Взял этого… мага за горло, приподнял и двинул слегка об стенку.

– Вот что, – говорю, – дядя. Ты мне…

Странно – вроде бы это я его за шею хватаю, а у самого глотку перехватывает, словно неделю воды даже на картинке не видел.

– Ты мне, – выдавливаю наконец, – хорош о цене жизни и смерти трепаться. Тебе сколько лет? Двести? Триста? Три века ты от старухи с косой как заяц бегал – а теперь мне уши будешь ершиком чистить?! Знаешь, – рычу, – сколько раз нам говорили: «любой ценой»? А знаешь, что это за цена такая – любая? Знаешь, что такое – сидеть в окопе, на который немецкий танк ползет, а у тебя даже бутылки «Кто смелый» под рукой нет? Я три года умирал, дядя! Три года! В каждом бою… с каждым, кто рядом со мной падал… кто на соседней койке в госпитале… кто в поиск уходил, чтобы не вернуться… а потом…

Тут мне горло снова перехватило. Я ворот гимнастерки рванул…

– А потом… потом меня убили, дядя. Я погиб, ясно тебе, пень бородатый, и все, что от меня осталось, – воронка да сверток где-то в жестяном ящике, громко именуемом «штабной сейф»! Меня убили… просто… уж не знаю кто, ваши боги или наши черти, решили дать мне еще один шанс… в вашем мире. Самое же главное, – уже спокойнее добавляю, – дядя… жизнь сама по себе, – это не так уж и важно. Важной она становится только тогда, когда ты ее цену узнаешь. А узнаешь ты ее в тот момент, когда… когда решишь, за что ты ее отдавать будешь. И пока не решил – она у тебя бесценная. В смысле – никому и даром не нужная, только воздух зря коптить. Я в вашем мире не так уж долго был, – говорю. – Но… встретились мне тут две замечательные девчонки – и за каждую из них жизни совсем-совсем не жалко!

Уж не знаю, чего именно волшебник из этой речи понял, но что прочувствовал – факт. Взгляд у него стал… ну, словно бы я уже покойником был.

Я его даже отпустил. Надо, думаю, подождать, пока в глазах хоть какая-то осмысленность проявится.

И дождался.

– Любовь, – изрекает этот сморчок с апломбом Архимеда из ванной, – это и в самом деле великая сила. Я слишком недолго был рядом с ее величеством, но… помнится, в дни моей юности была в ходу поговорка, гласившая, что нет счастья больше, чем умереть за королеву.

Я даже трясти его по новой не стал.

– Дурак ты, – говорю, – дядя. И поговорки у тебя такие же, дурацкие!

Ну при чем здесь, спрашивается, любовь? Тут сложнее все – и одновременно куда проще!

Любовь-морковь… это все лирические подробности, мало кому интересные. Есть дело, Задание, которое выполнить надо. Той самой «любой ценой». И раз уж мне оно досталось, то и пойду я до конца.

За королеву… тоже мне… а семь минут не хотите?!

Ровно столько мне в тот раз капитан назначил. Пять, сказал, мало, за пять не успеем толком оторваться, а вот семь – в самый раз будет.

А больше он ничего не сказал. Да и незачем было. Все было и так просто и ясно, как видимость в хороший день, когда воздух сух и прозрачен и скрадывает расстояние. Так что кажется: тот молоденький ясень на краю опушки, он ведь совсем рядом, руку протянуть – и коснешься листвы!