Алюмен. Книга первая. Механизм Времени - Валентинов Андрей

– Позвольте, я сяду? – спросил он, забыв про гордость.

Выйдя на улицу, Огюст успел сделать всего два шага.

На третьем в его живот – кровь Христова, опять в живот! – ткнулся ствол пистолета. Старый знакомец – «Гастинн-Ренетт», оружие записных дуэлянтов. И голос известный, с трещинкой:

– Добрый день, сэр!

– День как день, герр Бейтс, – Шевалье с удивлением отметил, что не испугался. – Вы не могли бы убрать пистолет? Если, конечно, не собираетесь в меня стрелять.

– Goddamit! Простите, сэр! – привычка. Он не заряжен.

– Непростительная оплошность, герр Бейтс. Не повторяйте моих ошибок. Однажды я забыл его зарядить, и дело кончилось Нельской башней, – недоумение, исказившее рябую физиономию «могильщика», приятно обрадовало Огюста. – Зачем же вы тогда принесли его сюда?

– Я хотел вам его вернуть.

– Что, не пригодился?

– Ну почему же? Очень даже пригодился, хе-хе! – Бейтс оскалил острые желтые зубы. Рыжие бакенбарды встали торчком, как шерсть на загривке зверя. – Отличная штучка, д-дверь! Прямо жалко отдавать. Но он – ваш. Берите, сэр. До скорой встречи!

– Прощайте, герр... Стойте! Тут на рукояти была медная нашлепка! Куда она делась?

– Затерялась, сэр! Вы уж извините, бывает...

– Что значит – бывает? Брали целый пистолет, отдаете испорченный...

– Почему – испорченный? Стреляют не нашлепками...

– А это уже не ваше дело! – Огюст понимал, что рискует, но не мог отказать себе в удовольствии дернуть тигра за усы. – Вы что, сорока? Крадете блестящие побрякушки? Ну ничего, вот я пожалуюсь Эминенту – он вас, герр Бейтс, живо прищучит, а то и оформит...

– Хотите пять франков? В качестве компенсации?

– Не хочу!

– Всего доброго, сэр... извините великодушно...

Шевалье смотрел вслед удирающему Бейтсу, а видел самого себя, у пруда Гласьер. Свое лицо. Свои широкие плечи. В руке – «Гастинн-Ренетт». На сей раз – заряженный. Черный зрачок дула неумолимо следует за целью. Рука не дрожит. Все свое, привычное...

Но вот губы расползаются в чужой ухмылке, обнажая желтый частокол зубов.

– Д-дверь! – хрипит Огюст Шевалье-второй.

Дышит сыростью пруд. Качаются ветки кустов. Орут лягушки, предчувствуя дождь. Серое, обрюзгшее небо нависло, давит, сулит беду. Падают июньские снежинки: секунды, минуты, часы.

Дни. Годы. Века.

«Смерть хорошую, дети, пусть подарит вам Бог...»

3

Есть в Париже райский уголок.

Плакучие ивы склонились к темной воде. Полощут желто-зеленые кудри, пускают вдоль берега мелкую рябь. Два юнца-каштана растут наперегонки, на зависть старухам-липам. Пара лестниц ведет на Новый мост – вопреки названию, старейший мост города. Сводчатые арки перегородили реку, соединив западную часть острова Ситэ с берегами Сены. Лежи на травке, целуйся с милой, любуйся чудесными видами: Лувр, сад Тюильри...

Сквер дю Вер-Галан, чудо из чудес.

Над Люксембургским садом витает тень Марии Медичи, властной итальянки. Над дворцами и фонтанами Версаля вечно светит Король-Солнце, Людовик XIV. В Тюильри до сих пор царит душный аромат суеверий другой Медичи – Екатерины, сбежавшей отсюда в тщетной надежде обмануть смерть. Над сквером дю Вер-Галан красуется в седле умница и циник, знавший, что Париж стоит мессы, – Генрих IV. Так и кажется, что всадник подбоченится, закрутит лихой ус и грянет в честь самого себя «Vive Henri Quatre»:

• Был Генрих Четвертый смел и галантен,
• Иные лорды пред нашим – прах!
• Четырежды дьявол с тройным талантом:
• Вояка, пьяница и вертопрах!

Вот уж кто был настоящим du Vert-Galant – ни одной юбки не пропускал. Издавна собираются в сквере, под его покровительством, все, кому страсть туманит разум. Объятия, лобзания, охи-вздохи, комплименты; стихи, тайком заказанные наемнику-рифмоплету...

Одиноким здесь не место.

А уж если ты, друг-одиночка, молод, хорош собой и держишь в руках подозрительную книжонку... Парижанин ли ты? Нет, наверное, приезжий, из Нима. О чем читаешь, дурачок? О любви Элоизы и Абеляра? О Петрарке и Лауре? Сочинения господина Дюма, наконец?