Из Америки – с любовью - Серебряков Владимир

Я просто застыла. Так меня не поражало ничто – даже дурацкие выходки моих русских, даже их невозможные понятия и идиотские замечания.

– Только военные придерживаются устава, как Библии, – продолжал Щербаков, – потому что этого требует дисциплина, стержень армии. Потому я и сказал, что вы мыслите по-военному.

– Послушайте, – только и выговорила я, – откуда у вас такие мысли? Вы же сами полицейский, ну, из тайной полиции. И вы служили в армии.

– Служил, – неохотно кивнул Щербаков. До меня с опозданием, но дошло, что как раз об этом периоде своей жизни он рассказывает крайне неохотно – значит, не без причин. Да и Анджей намекал на что-то в этом роде. – И сам думал так же, как вы сейчас. Но когда пришлось, я не раздумывая поступил по чести, а не по уставу.

Он вздохнул.

– Потом был суд чести. Какая ирония, господи боже мой! Еще спасибо, что не трибунал – там я не отделался бы увольнением. В общем, у меня было время посидеть и подумать. И я не нашел в своих делах изъяна. А потом ко мне подошел человек, которого я не замечал прежде, и намекнул, где остро требуются люди с моими талантами. Так я пошел в охранку. Не самое уважаемое ремесло, скажу вам, особенно четыре года назад – тогда бомбисты всех мастей еще не так разыгрались, да и ризалисты трепали вашу колониальную администрацию, а не нашу. Но очень нужное ремесло. И я окончательно понял – бывает, что человек по закону виноват, однако я не могу первым бросить камень. А бывает, что человек живет по букве и параграфу, но его место на каторге.

Я стояла как оглушенная. Ведь я сама точно так же попала в этот идиотский отдел по связям с общественностью – привет от Клайда Джексона! Так почему мне никогда не приходило в голову отнестись к этому – так?

Кажется, я спросила об этом вслух.

– У вас, сударыня, демократия, – ответил Щербаков. – У вас нет справедливости. Только закон.

И разъяснил очередной парадокс:

– В Российской Империи есть человек, который вправе нарушить или вовсе отменить любой закон. Каждый лично свободный подданный его императорского величества – а других у нас, слава богу, не имеется – вправе подать прошение на высочайшее имя, добиваясь справедливости. Раньше этот круг был уже, но последние шесть десятилетий дело обстоит именно так. Если закон несправедлив, царь может его просто обойти. В этом суть и смысл самодержавия. Ваш же президент подчинен закону не в меньшей степени, чем любой житель страны. Если закон несправедлив, ваши сенаторы и эти… конгрессмены должны собраться и либо исправить его, либо принять новый, который не будет иметь обратной силы. Несовершенство системы уменьшается, но за счет неимоверного разрастания законодательства, потому что предусмотреть надо каждую мелочь! Справедливости добиться таким способом нельзя, потому что точных решений этой задачи не существует, а ожиревший закон подавляет всякое стремление выйти за его рамки. Система задыхается под собственным весом. Никакое движение в ней невозможно. – Он вздохнул и добавил: – А все так хорошо начиналось. Сколько пунктов было в вашей Конституции – двадцать с чем-то?

– Мы бы никогда не допустили человека до такой безграничной власти, – пробормотала я.

– Власть царя не безгранична, – поправил Щербаков. – Ей пределом закон божий.

– Это не предел! – взорвалась я. – Ну чем он лучше других?! Да хотя бы вас?

– Царь не «лучше», – ответил русский. – Он выше. Это не одно и то же. Священник тоже не лучше любого другого человека. Но апостольская благодать дает ему власть вершить святые таинства, в то время как обычному человеку такой власти не дано.

Если подумать, это даже логично. Как и все, что говорит Щербаков, – очень разумно и совершенно нелепо.

– Будем считать, что я уловила аналогию, – пробурчала я.

– Но мы отклонились от темы, – заметил Щербаков. – После нашей беседы вам не стало легче нарушать закон?

– Хотите сказать, что наша благая цель оправдывает средства? – попыталась съязвить я.

– Не всякие, но кое-какие, – поправил меня русский. – Думайте об этом как о необходимой самообороне.

И тут я опять остановилась.

– Слушайте, Сергей, – проговорила я, внутренне сжавшись, – а какого черта вам это надо?

– Что – это? – переспросил он.

– Спасать президента вражеской державы, – пояснила я.

– Не вражеской, – педантично уточнил он. – Всего лишь враждебной. А во-вторых, как по-вашему, кто для России выгоднее на этом посту – Форд с его программой экономического соперничества или эти доморощенные вояки?