Революция. Книга 1. Японский городовой - Бурносов Юрий Николаевич

Разумеется, не смог не последовать примеру двоюродного брата и принц Георг. Поэтому на «Память Азова» тайным образом провели двух мастеров татуировки, и у цесаревича на правой руке появилось цветное изображение дракона с черным телом, желтыми рожками, красным брюхом и зелеными лапами.

Свежая татуировка болела — руку жгло, словно огнем, и доктор Рамбах отчитал Николая, сказав, что так можно остаться и вовсе одноруким. Однако угнетало цесаревича не это.

Визит на русское кладбище в Инаса не обещал ничего печального, кроме разве что скорбного зрелища могил своих соотечественников на чужбине. Пока искали старичка — хранителя кладбища с ключами от ворот, Николай попросту молодецки перелез через них. И лучше бы старичка не находили, потому что он посоветовал Николаю во время визита в Киото встретиться с тамошним отшельником, которому ведомо очень многое.

Совет чрезвычайно заинтересовал цесаревича. Он запомнил его и после официальных мероприятий — а встреча его жителями Киото была весьма радушной и красочной, как, впрочем, везде. Нашлось время для забав самого разного рода: в дневнике появилась запись: «Глаза просто разбегаются, такие чудеса видели мы. Видели стрельбу из лука и скачки в старинных костюмах… Были в форт-дворце Сиогуна… В девять отправились с Джорджи в чайный домик. Джорджи танцевал, вызывая визги смеха у гейш…»

Но затем, когда «визги смеха» прискучили Николаю, он попросил маркиза Ито сопроводить его к отшельнику и выступить в качестве переводчика. Маркиз, пожав плечами, согласился, но витиевато заметил, что «отшельник Теракуто — человек замкнутый, но, если Царственный путник пожелает его видеть, он к нему выйдет, если на то будет благословение Неба».

В одну из рощ вблизи Киото, где жил монах, вместе с цесаревичем и маркизом Ито отправился принц Георгий. Одетые в штатское, они добрались туда незамеченными. Долго искать отшельника не пришлось — он сидел под деревом и, казалось, ждал чего-то, уставившись в спускающиеся сумерки. Уже наклонившись к престарелому монаху поближе, Николай обнаружил, что тот совершенно слеп — глаза Теракуто закрывала плотная мутная пелена.

А потом монах заговорил. Речь его была не слишком долгой, но Николаю хватило. Цесаревич видел, как меняется в лице маркиз-переводчик, повторяя вслед за отшельником:

— Опасность витает над твоей главой, но смерть отступит и трость будет сильнее меча… И трость засияет блеском. Два венца суждены тебе: земной и небесный. Играют самоцветные камни на короне твоей, но слава мира проходит, и померкнут камни на земном венце, сияние же венца небесного пребудет вовеки. Великие скорби и потрясения ждут тебя и страну твою. На краю бездны цветут красивые цветы, но яд их тлетворен: дети рвутся к цветам и падают в бездну, если не слушают отца. Все будут против тебя… Ты принесешь жертву за весь свой народ, как искупитель за его безрассудства…^[3]

Монах замолчал.

Над головой неприятно кричали вечерние птицы, а Николай стоял, оцепенев.

— Послушайте, — нерешительно начал он, но Теракуто сделал странный жест, словно отталкивая от себя что-то, медленно повернулся и пошел среди деревьев, находя дорогу, уверенно, как зрячий. Цесаревич сделал шаг вслед, но Ито деликатно придержал его за локоть и сказал:

— Видимо, он сказал все, что считал нужным.

— Чушь какая-то, Ники, — убежденно заявил Георгий. — Трость, меч… Пойдем-ка лучше выпьем шампанского с феминами. Может, тут есть ресторанчик наподобие «Волги» в Нагасаки.

Но ресторанчик искать не стали, а настроение у Николая по-прежнему оставалось премерзостным. Он бросил в воду бухты окурок, взглянул на береговые огоньки — откуда-то издалека еле слышно доносилась писклявая японская музыка.

Подошел принц Георгий, навалился всем своим огромным крепким телом на фальшборт и поинтересовался, благоухая коньяком:

— Как твой сплин, Ники?

— Отстань, Джорджи.

— Этот гнусный старикашка наговорил тебе глупостей, а ты забиваешь ими голову, воспринимая всерьез. Вообще все эти восточные штучки, знаешь ли, никогда мне не нравились. Я еще понимаю — гейши, танец живота… Впрочем, танец живота — это уже не совсем Япония… И даже совсем не Япония… Идем лучше напьемся, все больше толку выйдет.

— Отстань, Джорджи, — повторил цесаревич. Георгий хмыкнул, проворчал себе под нос что-то по-гречески и в самом деле ушел. А Николай остался стоять, вглядываясь в мрачную воду и повторяя шепотом: