Лабиринт - Бушков Александр

– Боги, боги… – сказал я. – Милая девочка, почему вы все время пристаете – научи, подскажи? Вы выдумали нас, чтобы получить ответы на все вопросы, но ответов не будет, пока вы сами их не найдете, потому что вы задаете вопросы не нам, а самим себе. Когда же вы это поймете?

Я замолчал, мне стало страшно – я почти дословно повторил слова Прометея, расцененные на Олимпе как едва ли не самое тяжкое из Прометеевых преступлений – вернее, из того, что Зевс приказал считать преступлениями. Если бы кто-нибудь передал мои слова Зевсу… Интересно, кому поручили бы арестовать меня?

– Значит, и ты не знаешь, – сказала Ариадна.

– Не знаю, не хочу знать. К чему вникать в тонкости слов и понятий?

– Я не хочу жить, – сказала она.

– Полагаешь, что жизнь кончена? А не чересчур ли поспешно?

– Нет, тут другое. Я не могу себя оправдать.

– От тебя мало что зависело, девочка.

– Все равно. И потом… Я не думаю, что впереди будет что-то, что зачеркнет случившееся или сделает счастливее.

– Тебе не кажется, что это влияние мига?

– Нет, – сказала Ариадна. – Я все обдумала и взвесила. Лучше уйти сразу, чем подвергаться риску нагородить еще множество более мучительных ошибок.

– Подожди, – сказал я. – Еще раз подумай и взвесь.

– Подумала и взвесила. Разве ты можешь что-нибудь посоветовать? Ты же упорно отказываешься.

– А почему бы и не посоветовать! – сказал я. – Я могу предложить тебе стать моей возлюбленной. У богов есть одно очень ценное качество – они настолько хорошо изучили все сделанные людьми ошибки, что со мной ты могла бы не бояться наделать ошибок.

Почему мне вдруг пришло это в голову? Неужели меня может всерьез волновать судьба этой девчонки? Перед нами прошли тысячи судеб, нас ничто не может удивить и тронуть, мы бесстрастны и холодны. Или у меня столь плохое настроение, что я полагаю, будто не я спасаю, а эта девочка может во мне что-то спасти?

– Иными словами, ты мне предлагаешь стать куклой, которую ты избавишь от необходимости думать и принимать решения?

– Зачем так категорично? – сказал я. – И потом, разве не это было извечным женским желанием – найти кого-то сильного, кто избавит от самостоятельных решений?

– Возможно. Но разве ты способен чувствовать по-настоящему? Я всегда считала, что рассказы о влюбленных до безумия и безудержно разгневанных богах – выдумки. Ваш опыт, помноженный на ваше бессмертие, по-моему, сделал вас неспособными на искренние чувства.

Вот так. Эта девочка смогла без посторонней помощи отыскать ахиллесову пяту богов. То, о чем я когда-то думал чаще, чем следовало бы, сидя на своем любимом месте у какой-нибудь из рек подземного царства – у тяжелых и медленных, как расплавленный свинец, вод Стикса, у еще более медлительной, застойной почти, пряно и душно пахнущей Леты, у серых унылых струй Ахерона. Я уже забыл, когда именно перенял у людей привычку размышлять на берегу реки…

– Ты во многом права, – сказал я. – Неспособны мы на искренние чувства. Но разве это означает, что мы не можем испытывать симпатию и предлагать что-то от чистого сердца?

– И только, – сказала Ариадна. – Спасибо, если это действительно от чистого сердца. Но я не хочу быть красивой игрушкой даже у бога. И хватит об этом.

Она подняла крышку шкатулки и вынула длинный тяжелый кинжал из черной бронзы с рукоятью в виде распластавшейся в прыжке пантеры. Я мог бы ее остановить, заставить идти навстречу моим желаниям и воле – я все-таки бог, – но во всем дальнейшем не было бы ни капли ее собственных желаний и воли, а иметь дело с куклой, каждым движением которой управляешь ты сам, – смертная тоска, пусть даже я не могу ощутить во всей полноте сущность понятий «смерть» и «тоска» так, как их может ощутить человек. Здесь я был бессилен, оставалось смотреть, как она поворачивает кинжал лезвием к себе, и лицо бледнеет в отчаянной решимости, но рука не дрожит. Я отвернулся и бессмысленно смотрел на искрящееся мириадами солнечных зайчиков море, пока не раздался слабый, тут же оборвавшийся вскрик.

Я ровным счетом ничего не ощутил. Разве что тень жалости. Все наши чувства – тени. Хотя мне кажется, что однажды я испытывал вполне сравнимую с человеческой радость – когда мои сандалии помогли Персею добыть голову Горгоны и уничтожить одно из любимых чудовищ Посейдона. Посейдон до сих пор на меня зол. Но это было так давно, настолько заслонили это воспоминание рутина дел и привычные развлечения, что я уже не могу с уверенностью сказать, был ли реальностью тот прилив чувств…