Крест на башне - Уланов Андрей

Моя кампфгруппа вместе с ротой Зиберта как раз горючку принимала. Повезло — стали у кромки леса. А то машины скучены, плюс бензовозы…

Ближайшая бомба в трех сотнях метров рванула, на шоссе. Был штабной автомобиль — и нет его. Прямое попадание — штука конкретная. Одна воронка в три метра, да ветер какие-то бумажки тлеющие вдоль дороги швыряет.

Я одну подобрал: пожелтевшая, то ли фото, то ли просто открытка старая. Парад 14-го года, на ней, фок Клюк на фоне Эйфелевой башни и ряды в острых шлемах. Хорошо в тот раз лягушатникам врезали — да, видно, не пошел урок впрок.

Расклад был, в общем-то, яснее ясного: АВР оседлала магистраль на Москву и намерена была всеми руками и ногами за нее цепляться. Наш ответ, фланговый маневр панцергруппами, был донельзя хренов своей очевидностью, вдобавок, у нас уже начинались проблемы со снабжением. Но ничего лучшего командование придумать так и не сумело.

Поправка. «Призрачные оперативные шансы», как мудрено выразился Вольф, нам давал маневр 25-й дивизии — этих бедолаг опять погнали по дуге, с целью обозначить обход Тулы с юго-востока.

Мы же, — наш полк, плюс приданные части: рота средних «текодонтов» из бригады и батальон панцеринфантерии, — должны были попытаться обойти авровцев севернее.

Обойти… легко сказать. Россия, это вам не Европа, где асфальтирован каждый проселок! И, если полгода назад, в Малороссии, мы могли хоть как-то компенсировать это, действуя в стиле «железнодорожной войны» — подъехали, сгрузились, намотали на гусеницы, загрузились обратно, — то сейчас этот фокус не светил. Там, где железка не разрушена, она почти наверняка минирована, а ждать, пока саперы ее наладят, мы не могли: новости с Южного фронта приходили одна другой неутешительней.

По крайней мере одно правильное дело перед рейдом я сделал — заставил Стаську остаться при обозе. Договорился с парнями из ремроты, что присмотрят за ней… и перешепнулся с гауптфельдфебелем Акселем, чтобы он тоже в ту сторонку глядел почаще обычного.

Взамен ее взял радистом одного из техников, Людвига Фишмана, он давно уже приставал ко всем, — надоело, дескать, числиться frontschwein.^[26]

Радистом он, кстати, оказался на удивление неплохим. Трепался только много не по делу.

* * *

Поначалу все шло более-менее гладко. Выступив на рассвете, мы уже к полудню заняли городишко под названием, кажется, Арсеньево — при всей своей захудалости, он все же стоял на пересечении нескольких дорог и никто из нас не ожидал, что авровцы отдадут его вот так легко, без боя.

Надолго задерживаться в нем мы не стали — Вольф почти сразу же выслал на восток и северо-восток разведдозоры, а через полчаса, когда подтянулись отставшие было «триппера» Зиберта, приказал, не дожидаясь возвращения разведки, продолжать движение. Вперед, в неизвестность…

Разведка вернулась через два с половиной часа. Они потеряли броневик — пускач из засады, — но зато сумели взять пленного, и не простого солдата, а офицера, кажется, штабс-капитана, «Серый берет». Соколовцы, последняя, считай, нетрепанная толком офицерская часть из Первого Корпуса Заславского. Меныновцы в Курске остались, «красные гусары» между Брянском и Смоленском разрываются… из серьезных противников между нами и Москвой только «соколы» и есть.

Тут, понятное дело, не до церемоний, и когда в штабную избу минут через пятнадцать после начала допроса потащили от саперов подрывную машинку, я не удивился ничуть. Клеммы на зубы — это, конечно, сурово, но когда игра ва-банк пошла…

Еще через полчаса Кнопке нас всех вызвал.

Я успел среди первых и занял место у окна. Умно поступил: когда в тесную комнатушку набились остальные, дышать сразу стало трудно.

— Господа… — начал было начштаба, и тут буквально у меня над ухом очередь протрещала. Оглянулся на двор — двое пехотинцев от сарая пленного за ноги волокут.

— Господа, — повторил начштаба, — согласно вновь полученным данным, прямо перед нами сейчас спешно разворачивается бригада Соколовской дивизии.

Кто-то — по-моему, гауптман Миттельберг, «сизый Фридрих», комроты приданных из дивизии панцеров, пробормотал вполголоса матерно. «Сизым» его прозвали за цвет носа — сам он из выслужившихся при кайзере, но нос характерного оттенка, манера чуть что поминать грязно Пресвятую Деву и страсть к дрянному шнапсу у него с фельдфебельских времен так и остались.