Алюмен. Книга первая. Механизм Времени - Валентинов Андрей

Ох уж эти китайцы! Андерс Сандэ Эрстед улыбнулся. Значит, герр Алюмен? Не без претензий, зато со смыслом. Странное дело – прозвище ему нравилось.

«Оставлю на память», – решил он.

Над шхуной раскинулось небо – ярко-синее, бескрайнее, опасное. Вечером, если не помешают тучи, на нем загорятся звезды. Колючие лучи осветят купол цирка, где человечек-акробат играет с судьбой. Вчера его ждали аплодисменты, а завтра, быть может, – падение с трапеции. Зачем ты изобретаешь рискованные трюки, смешной циркач? Надеешься уцепиться за воздух зубами?

Спустись лучше вниз, в опилки...

Великий Ветер, Отец всех ветров, паря там, где проходила граница жизни, еще не отмеченная разумной пылью земли, бросил взгляд на горсть воды, пролитую между островами и кромкой материка. Скорлупка-шхуна бросала вызов стихии. Блестела тугая гроздь парусов – ткни ножом, и из снежно-белых ягод брызнет сок. Карабкались по тонким паутинкам муравьи-матросы, у штурвала замер жук-рулевой.

Чего хотят? Что ищут?

Любопытствуя, Великий Ветер снизился, толкнул шхуну ласковой ладонью. Вперед! Семь футов под килем, дурашка! И десять раз по семь, и сто десять... Не хватит глубины моря? Ничего, есть небо, солнце, звезды – был бы идущий, а дорога найдется.

Вдруг настанет час, и не я спущусь к вам, а вы подниметесь ко мне?

Смех пронесся над морем, пеня волны – и умчался прочь по синей дороге. Да, академик Эрстед-старший еще не изобрел Механизм Времени. Но шестеренки дней вертятся, направляя стрелки лет. Слабое дыхание одного, слабое дыхание сотни, тысячи... дыхание миллионов, миллиардов – берегись, ветер!

«Поберегу-у-усь! – откликнулось вдали. – Себя уберегите, крохи-и-и...»

Восток исчез в туманной дымке. Впереди ждал Запад – холодный, надменный, родной. Свинцовая гладь каналов. Красная черепица крыш. Снег на кронах деревьев. Дождь в соснах. Распутица проселков.

Люди везли домой солнце.

Акт III

Механизм Времени

Сцена первая

Баррикада Обри-ле-Буше

1

– К черту дверь!

Приклады врезались в замок. Стальная дужка выдержала, подвели скобы. Давно прибиты, небось, при Старом режиме. Удар, еще удар... Потревоженный засов взвыл, проклиная незваных гостей, отъехал в сторону. Из глубины пахнуло сыростью и тленом.

– Вниз!

Огюст Шевалье не спешил, пропуская товарищей. Первый, второй, третий... седьмой. Всего дюжина, он – тринадцатый. Остатки гарнизона.

Баррикада улицы Сен-Дени пала.

– Торопитесь!

Стоя на пороге, он оглянулся через плечо. Маленький дворик пуст, гончие потеряли их след. Ненадолго, конечно. Улицы полны солдат, с утра в город вошли «линейцы». Не увальни-ополченцы – армия. Сейчас начнут прочесывать квартал – двор за двором, дом за домом.

Конец восстанию!

Избитая дверь застонала, отгораживая беглецов от лучей жестокого надсмотрщика – июньского солнца. Из глубины проступило желтое пятно – кто-то зажег взятый с полки фонарь. Погреб. Узкий проход, слева – бочки, справа – пыльные стеллажи с торчащими наружу донцами бутылок, переложенных соломой.

– Ребята, да здесь вино! Гуляем...

Веселый голос умолк, не найдя поддержки. Шевалье пожал плечами. Чему еще быть в винном погребе? Кабачок «Крит», у входа – Наполеон, сплетенный из лозы; дощатые столы, скатерти, застиранные до дыр, фальш-камин без дров. Улица Обри-ле-Буше, знакомые места. Сиживали, кутили, толковали о Сен-Симоне. И в погреб заглядывали, когда хозяин, папаша Бюжо, маялся подагрой и просил «сыночков» подсобить. Бутылки, дело дорогое, не трогали, с бочками же знакомились вплотную. Ближе к залу – белый «сильванер» из Мозеля, дальше – темно-красное «бруйи» и мускат.

«Извини, папаша. На этот раз пришлось войти с черного хода».