Рыцарь. Царство небесное - Калбазов Константин

Андрей даже подозревал, что многие просто уйдут, но те решили остаться, что не могло его не порадовать. Одна семья кузнеца решила попробовать себя на земле, его примеру последовали и двое парней из приюта, чему несказанно обрадовался Маран.

Практически весь день Андрей провел в конторке Грэга, где они совместно разрабатывали поточную систему для производства арбалетов. Этого оружия нужно было произвести много — от затеи вооружить мужчин поселка Андрей так и не отказался. Сделать из крестьян и ремесленников полноценных бойцов нечего было и пытаться, но подготовить из них сносных стрелков ему было вполне по силам. Единственная загвоздка заключалась в том, что для этого попросту не было времени, сейчас вовсю шла осенняя посевная, но к зиме время появится, и можно будет приступить к занятиям.

Грэг не сидел сложа руки и успел уже прикинуть, как будет организован поток, но Андрей разочаровал его, так как каждый из подростков будет задействован для занятий у Шатуна Тэда. Кузнец высказал сомнение по поводу этого, так как знал, что многие родители будут против обучения их чад воинскому искусству, но Андрей объяснил, что одним из условий для переселенцев было именно то, что они не будут возражать против обучения их сыновей. Надо ли говорить, что сами мальчишки были в восторге от такой постановки вопроса.

Сейчас, в отличие от взрослых, у каждого подростка уже были пехотные варианты арбалетов, отличающиеся только тем, что по мощности были несколько слабее обычных, рассчитанных на взрослых. Тем не менее, даже в таком виде они были способны пробить любую броню с расстояния в двадцать шагов, а при стрельбе в упор пробивали и щит, и доспех. Усилить же их до мощности обычного арбалета было просто: добавлялась дополнительная пластина на плечи арбалета, и оружие тут же приводилось к нормальному бою.

Когда с этим вопросом было покончено, Андрей вновь попал в заботливые руки Джефа. Стоит ли говорить, что домой он вернулся выжатым как лимон.

Усталого и вымотанного, дома его встретила Анна. Видя состояние супруга, она заботливо помогла ему разоблачиться и избавиться от доспехов. Помогла ему умыться, при этом проявляя столько заботы, что Андрей мысленно порадовался тому факту, что Джеф по своему обыкновению отделал его, как бог черепаху. Ее руки, едва касаясь синяков и ссадин, сами по себе приносили облегчение. Андрей вдруг почувствовал, что ему приятна забота супруги, даже мелькнула мысль, что холодная отчужденность наконец отступила.

Наблюдая за тем, как Анна заботится об уставшем муже, мэтр Вайли не смог сдержать довольную улыбку. Его дочь менялась на глазах. Еще недавно в ее взгляде он наблюдал только боль и тоску, теперь же в нем явственно читалась теплота, она буквально искрилась любовью. Что-то изменилось и в Андрэ, так как до этого он весьма холодно относился к Анне, и эту холодность мэтр никак не мог объяснить, если только не тем, что тот был практически вынужден жениться на его дочери. Но, кажется, теперь началась оттепель, так как во взгляде Новака он увидел тепло. Он даже пожалел о том, что должен был их оставить, но уезжать ему было необходимо, погода портилась с каждым днем, и самочувствие его могло ухудшиться. Он не хотел, чтобы счастье дочери было нарушено волнением из-за него, он не хотел невольно встать между ними, когда в их отношениях наметился положительный сдвиг.

Рано утром мэтр Вайли уехал в сопровождении Джефа и еще шести его подопечных. Счастливый старик не заметил того, что пробежавшая было между Анной и Андреем искра столь же быстро погасла, как и появилась. Ему хотелось верить в лучшее, а потому желание хорошего застило глаза старику.

Искра была, и она была у обоих, но ночь вновь все расставила на свои места. Анна вновь была холодна, от той нежности, с которой она встретила своего мужа, не осталось и следа, она даже не попыталась обнять его. Андрей был настолько разочарован, что просто откинулся от супруги и, отвернувшись, пролежал всю ночь на другой половине кровати, так и не сумев заставить себя заснуть. Анна так же притихла на краю постели и так же не сомкнула глаз. Утром она всячески старалась вести себя бодро и непринужденно, чтобы отец ничего не заподозрил.

«Ничего не понимаю. Ведь был огонь. Была страсть. Было все это — или я вовсе не разбираюсь в людях. Нет, я конечно, не Казанова, но вот только не может женщина упорно добиваться мужчину, а потом быть столь безразличной. А может, у нее просто развито чувство собственничества? Вот мое, и все. Не замай. А если так, то почему на ее лице нет чувства удовлетворения? Ведь она добилась того, чего хотела. Она, конечно, изображает, что все хорошо, но, как говаривал великий драматург Станиславский, «не верю!», игра не сказать что посредственная, только мэтр и не замечает. Да черт их, баб, разберет!»