Подземка - Бычков Михаил

Догадавших о моих муках, девушка посоветовала:

– Перестань издеваться над собой, Саша. Поверь мне, я ничего нового для себя не открою. Ты, впрочем, тоже. Что естественно, то не безобразно.

– Хорошо, – кивнул я и добавил голосом Птицы Говоруна: – Держаться нету больше сил. Только ты закрой глаза, пожалуйста, а еще лучше отвернись.

– Чего стесняешься? Тут и без того темно, – хихикнула девушка.

– Тем не менее сделай так, как тебя просят. Откуда я знаю, может, ты в темноте видишь как кошка.

– Сдалось тебе мое зрение, – обиделась она.

– Пожалуйста! – попросил я. – Это волшебное слово. Оно обязано на тебя подействовать.

– Я не верю в магию.

– Делай что хочешь, только отвернись.

– Ну ладно. Хочешь, я еще и уши закрою?

– Само собой.

Я ускоренно удовлетворял физиологические потребности. Преодолеть натянутость позволял начавшийся между нами разговор.

Вот и все. Я застегнул молнию на брюках, с наслаждением произнес сакральное:

– Кузьмич, ссука!

– Какой Кузьмич? – не поняла Лило, но я отмахнулся:

– Не забивай себе голову. Лучше расскажи мне, кто ты есть на самом деле.

– А тебе это интересно? – грустно спросила девушка.

Жаль, мне не видно ее глаз, иногда они могут рассказать намного больше, чем хотелось бы их обладателю.

– Очень интересно, – подтвердил я. – Посуди сама: мы живем под землей, выбираемся наверх раз в две недели, в темпе хватаем, что под руки попадется, и назад, в катакомбы. Одна половина – доходяги, другая – помогает этим доходягам выжить. Каждый приписан к какой-либо из станций, таскает с собой документы, жрет казенное довольствие, глотает витамины и прочую медицинскую мерзопакость. Морды у нас бледные как поганки, без очков на поверхности всем труба. Всякая расплодившаяся тварь норовит надрать нам задницу, зачастую небезуспешно. И тут появляешься ты, личико у тебя холеное, сразу видно, загорелое. Тело как у манекенщицы. Лепота, одним словом. У мужиков слюнки при виде тебя текут, как у собаки Павлова, и неудивительно: посмотри на наших женщин. Они не такие, в подметки тебе не годятся, даже те, которые сидят в заведениях с красным фонарем, а им по долгу службы положено хоть какой-то марафет наводить. Есть еще пара моментиков: стреляешь круче снайпера, тачку водишь лучше Шумахера, дерешься словно Брюс Ли. А сколько твоих талантов еще скрыто от моих глаз? Документов у тебя нет, имени своего не называешь, к какой станции приписана, не говоришь. Сплошные загадки. Узнав о твоем появлении, Генерал срочно требует, чтобы мы доставили тебя к нему.

– И к чему ты все это мне говоришь? – спросила невидимая Лило.

– Неужели непонятно? – удивился я. – Ты очень странная. Не похоже, чтобы тебе приходилось жить под землей. Уж можешь мне поверить, я нутром чую. Ты не такая, как мы. Не знаю, откуда ты взялась и кем являешься на самом деле, но ты другая. Это так?

– Допустим, – задумчиво произнесла Лило. – Хорошо, я действительно не такая, как все. Это что-то меняет между нами?

– Между нами? – повторил я. – Нет, ничего не меняет. Я обязан доставить тебя на Центральную и доставлю любой ценой.

– Тогда заткнись и не мешай мне спать, – резко сказала она.

Удивительно, ее отпор так на меня подействовал, что я и впрямь не смог больше произнести ни слова вплоть до наступления сна.

Глава 10

Не люблю сны, какими бы хорошими они ни были. После пробуждения чувствуешь себя так, словно всю ночь без продыху решал логические задачи. Голова потом квадратная, туго соображающая, и умные мысли так и норовят обойти ее стороной.

Хуже всего, когда снятся те, кого уже нет, особенно если это люди, с которыми было связано много хорошего: близкие, друзья, мимолетные знакомые, вызвавшие сиюминутную, но все же приязнь. Они говорят со мной, будто живые. Я слышу их голоса – веселые или грустные, добрые или не очень, в зависимости от обстоятельств, от того, что связывало нас в жизни. Редкие встречи обходятся без чувства вины: с кем-то не договорил, кого-то не долюбил, ненароком обидел. Я прошу прощения, спрашиваю, как оно там, и обычно ничего не слышу в ответ. Мертвые не хотят делиться с нами тайнами.

Не верится, что никогда не увижусь с ними наяву, разве что на том свете, где постепенно собирается замечательная во всех отношениях компания. Становится так грустно, что иногда не хочется просыпаться. Но пробуждение неизбежно, оно всегда вырывает меня из мира грез. Я открываю глаза, делаю судорожный вздох и вновь оказываюсь в реальности, к которой привык и которую ненавижу всей душой. Можно привыкнуть ко всему, но никто не обязывал нас любить дерьмо, в которое человечество вляпалось по своей воле.