Допрос с пристрастием - Березин Федор Дмитриевич

Но по прибытии в Россию все же произошел сбой. Черт знает, по какой причине зябли на одном месте за просто так лишние сутки. Вроде бы пошел слух, что генерал-майор Иващ что-то там утрясает с российскими союзниками. Потом еще сутки ждали, когда привезенные с той же средиземноморской родины тягачи займут нужные позиции. Нужные именно для преодоления этого самого Барьера.

И вот теперь рядовой Азриэль вместе с командиром танка ждали, когда же многоколесные штуковины японского производства доберутся до них самих. Лично Леон думал, что он-то точно не доживет. Может, за броней и наличествовал снег, но здесь, внутри машины, он никакого холода не чувствовал. Да и до холода ли, когда требуется удерживать на себе штангу, весом равную тебе самому? Потому Леон Азриэль попросту потел. Пожалуй, этим процессом он выгнал из себя лишний килограмм, а может, и два. Хотя поскольку теперь все требовалось умножать вдвое, то, следовательно, все четыре. Наверное, это должно было радовать. Но не радовало. Ибо приятные воспоминания о лихом начале операции «Механическая зима» все время перебивались мыслью о том, сколько же теперь весит крышка танкового люка? И почему в середине двадцать первого века никто не предусмотрел какого-нибудь поршневого устройства открывания? С другой стороны, никто не предусмотрел и преодоления танком утроенной тяжести. Тоже просчет. Но, наверное, никакой генерал не мог предвидеть, что его танковым войскам придется сражаться на Юпитере.

33. Бабочки и ромашки

Итак, продолжаем допрос с пристрастием…

В чем была главная ошибка Бармалея? Он считал, что остатки человеческого мозга, сцепившиеся с искусственным нанотехническим устройством, являются разумом. Разумеется, наномеханизмы очень умелые мастера. Они много могут. Оживить, по-своему, труп, и черт знает, что еще. Но даже они неспособны повторить сложнейшую нейронную сеть человеческого мозга. А если нет носителя, то нет и разума. Очевидный факт. Да, имеется что-то, имитирующее какие-то инстинкты. Сталтехи могут ходить, на определенном уровне воспринимать окружающую обстановку, примитивно взаимодействовать с другими механоидами, даже стрелять. Но что из этого? Что здесь остается от человека? От его разума? Взаимодействие сталтехов ничем не отличимо от взаимодействия остальных тварей Техноса. Это те же механоиды, только на странном носителе. Бармалей не был большим любителем сложных размышлений, предпочитал простоту. Это его и сгубило.

А всех остальных сбивает с толку похожесть сталтехов на людей. Но, если разобраться, они похожи меньше, чем обезьяны. Хотя созданы на основе человека. Но это даже не ходячие трупы. Это все-таки механизмы.

Примерно так расширял теоретическую базу Кварод, а затем шел дальше.

Значит, допросить сталтеха по типу человека никогда не удастся. Однако то, что внутри сталтеха «четвертого» уровня есть всё еще реагирующий на серьезные раздражители мозг — большое дело. Это дает шанс кое-что понять. Просто зайти нужно с другого боку.

— Мы пойдем другим путем, — сказал Кварод сталкеру Ведичу. — Будем исходить из того, что сталтех просто часть среды. Среда — это Технос в целом. Это то же самое, что биосфера вокруг нас. Для примера, уберем из нашей биосферы человека. Вот нет там разумного вида, нет и все тут. Как можно пытать эту систему, чтобы узнать ее тайны?

В восемнадцатом веке монах Мендель пытал горох на грядке. Я говорю о первом генетике — Менделе. Не шутки шуткую. Конечно, он не приставлял к стеблю гороха нож. От таких пыток гороху не жарко и не холодно. Так его пытают испокон веку, когда варят гороховый суп. Мендель делал с горохом опыты. С целыми поколениями гороха. И он выявил кое-что относительно генов. Не имея никакого электронного микроскопа, он их открыл. Примерно так поступим и мы.

То есть что я хочу сказать, Ведич. Ведь природа — она дура дурой. Однако она реагирует на окружающее. Вот летают бабочки белого цвета. Летали они всегда над полем ромашек. Птицы их плохо видели, а потому те спокойно рождали следующее потомство. Те — следующее. Так дело из века в век и шло. Иногда, случайным образом, из какой-нибудь гусеницы выводилась черная бабочка. Все было бы красиво. Но когда она пыталась порхать над полем белых ромашек, птички ее тут же замечали и делали «хрум-хрум».

Но тут не заботящиеся о бабочках люди построили завод. Завод начал дымить. Ромашки покрылись гарью и почернели. И теперь, когда белые бабочки закружились в брачном танце, ненасытные птицы с радостью сделали большое «хрум-хрум». Но зато они совершенно не заметили черную бабочку. На следующий год родились снова и черные, и белые. Но завод-то никуда не делся, он продолжал коптить. И опять похрумкали всех белых. И через год снова. И опять. И вскоре над полем почерневших ромашек летали почти исключительно черные бабочки.