Метро 2034 - Глуховский Дмитрий Алексеевич

Погруженный в себя, тот, кажется, не расслышал вопроса пограничника. Да был ли у него вообще паспорт, засомневался Гомер. Но если нет, на что он рассчитывал, так спеша сюда?

– Повторяю в последний раз, – офицер положил руку на лоснящуюся кобуру, – предъявите документы или немедленно покиньте территорию Полиса!

Гомер был уверен: бригадир так и не понял, чего от него хотят, и отозвался только на движение пальцев, ползущих к кнопке на кобуре. В одно мгновенье выйдя из своей странной спячки, Хантер молниеносно швырнул вперед раскрытую ладонь и вмял постовому кадык. Тот, синея, хрипя, рухнул навзничь вместе со стулом; второй бросился бежать, но старик знал – не успеет. В руке Хантера, будто туз из рукава шулера, возник вороненый палаческий пистолет, и…

– Подожди!

Бригадир замешкался на секунду, и сбежавшему бойцу хватило ее, чтобы взобраться на платформу, перекатиться и спрятаться от пуль.

– Оставь их! Нам надо на Тульскую! Ты должен… Ты просил напоминать тебе… Подожди! – Старик задыхался, не зная, что сказать.

– На Тульскую… – тупо повторил Хантер. – Да. Лучше потерпеть до Тульской. Ты прав.

Он грузно опустился на стол, положил рядом свой тяжелый пистолет, понурился. Улучив момент, Гомер поднял руки, побежал вперед, навстречу выскакивающим из арок стражникам.

– Не стреляйте! Он сдается! Не стреляйте! Ради всего святого…

Но его все равно скрутили, сорвали впопыхах респиратор, и потом только дали объясниться. Бригадир, снова впавший в свое странное оцепенение, не вмешивался. Он позволил им разоружить себя и покорно прошел в обезьянник. Уселся на нары, поднял голову, нашел старика и выдохнул:

– Тебе надо разыскать тут одного человека. Его зовут Мельник. Приведи его сюда. Я подожду…

Тот закивал, засобирался суетливо, начал протискиваться между столпившихся на входе караульных и любопытных, и тут его настиг оклик.

– Гомер!

Старик застыл, пораженный: никогда прежде Хантер не обращался к нему по имени. Он вернулся к прутьям арматуры, спаянным в неубедительную решетку, вопросительно посмотрел на Хантера, словно в ознобе обнявшего себя своими громадными ручищами. И тот неживым, глухим голосом подстегнул его:

– Недолго.

Дверь отворилась, и внутрь робко заглянул солдат – тот самый, что несколько часов назад отхлестал музыканта по лицу. Пинок – и он пролетел в камеру, чуть не повалившись на пол, разогнулся и неуверенно оглянулся назад.

В проходе стоял сухопарый военный в очках. Погоны на его френче были усыпаны звездами, жидкие русые волосы зализаны назад.

– Давай, тварь, – процедил он.

– Я… Мне… – заблеял пограничник.

– Не стесняйся, – подбодрил его офицер.

– Я извиняюсь за то, что сделал. И… ты… вы… я не могу.

– Плюс десять суток.

– Ударь меня, – сказал солдат Леониду, не зная, куда деть глаза.

– А, Альберт Михалыч! – Щурясь, музыкант улыбнулся офицеру. – А я вас уже заждался.

– Добрый вечер. – Тот тоже подтянул уголок губы. – Вот, пришел восстановить справедливость. Мстить будем?

– Мне руки беречь надо. – Музыкант поднялся, размял поясницу. – Думаю, вы сами накажете.

– По всей строгости, – кивнул Альберт Михайлович. – Месяц гауптвахты. И я, разумеется, присоединяюсь к извинениям этого болвана.

– Ну, вы же это не со зла. – Леонид потер ушибленную скулу.

– Это ведь останется между нами? – Металлический голос офицера предательски скрипнул.

– Я тут, видите, контрабанду вывожу. – Музыкант качнул головой в Сашину сторону. – Сделаете послабление?

– Оформим, – пообещал Альберт Михайлович.

Провинившегося пограничника бросили прямо в камере; задвинув засов, офицер повел их по узкому коридору.

– Я с тобой дальше не пойду, – громко сказала Саша музыканту.

– А если я тебе скажу, что мы и вправду идем в тот самый Изумрудный Город? – помявшись, чуть слышно спросил у нее Леонид. – Если скажу, что я неслучайно знаю о нем больше твоего деда? Что видел его сам, и не только видел? Что бывал там, и не просто бывал…

– Врешь.

– И что неспроста он, – невозмутимо продолжал музыкант, кивая на шагавшего впереди офицера, – так передо мной лебезит: знает, откуда я, знает и боится. И что в Изумрудном Городе уж наверняка найдется твое лекарство. И что идти до его ворот осталось всего-то три станции…

– Врешь!

– Знаешь, что? – рассерженно сказал ей Леонид. – Когда просишь чуда, надо быть готовым в него поверить. А то проглядишь.

– Надо еще и уметь отличать чудеса от фокусов, – огрызнулась Саша. – И ты меня этому научил.

– Я с самого начала знал, что нас выпустят, – ответил он. – Просто… Не хотел торопить события.

– Просто хотел потянуть время!

– Но я тебя не обманывал! Средство от болезни существует!

Они подошли к заставе. Офицер, изредка с любопытством оглядывавшийся на них, вручил музыканту его пожитки, вернул патроны, документы.

– Ну так что, Леонид Николаевич, – козырнул он, – контрабанду с собой забираем или на таможне оставим?

– С собой, – съежилась Саша.

– Ну, тогда совет да любовь, – напутствовал их Альберт Михайлович, провожая мимо тройных рядов брустверов, мимо вскакивающих со своих мест пулеметных расчетов, мимо решеток и сваренных из рельсов ежей. – С импортом, думаю, проблем не возникнет?

– Прорвемся, – улыбнулся ему Леонид. – Я не должен вам этого говорить, но честных чиновников нигде не бывает, и чем суровее режим, тем меньше сумма. Надо только знать, кому заносить.

– Вам, думаю, хватит и волшебного слова, – хмыкнул офицер.

– Пока действует не на всех. – Леонид опять потрогал скулу. – Что называется, я не волшебник, я только учусь.

– С вами будет приятно иметь дело… Когда выучитесь. – Альберт Михайлович склонил голову, развернулся и зашагал обратно.

Последний солдат открыл перед ними калитку, проделанную в толстой решетке, которая сверху донизу перегораживала туннель. За ней начинался пустой, прекрасно освещенный перегон, стены которого были местами опалены, местами выщерблены, словно от долгих перестрелок, а в самом конце виднелись новые полосы укреплений и растянутые от пола до потолка полотнища знамен.

При одном их виде у Саши заколотилось сердце.

– Чья это застава? – резко останавливаясь, спросила она у музыканта.

– Как чья? – Тот удивленно посмотрел на нее. – Красной Линии, естественно.

Ах, как давно мечтал Гомер снова попасть сюда, как давно не был в этих чудных местах…

На интеллигентской Боровицкой, сладко пахнущей креозотом, с ее уютными квартирками, устроенными прямо в арках, и читальней для монахов-браминов посреди зала – заваленные книгами долгие дощатые столы, низко свисающие лампы с тканевыми абажурами; с ее поразительно точно воссозданным духом дискуссионных кухонь кризисных и предвоенных лет…