Удар небесного копья (Операция «Копьё») - Первушин Антон Иванович

«Как тихо, спокойно и торжественно, – подумал Луи. – Как же я не видел прежде этого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! Всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме него. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..»

Он пролежал под этим небом то ли минуты, то ли часы. Боль в истерзанном осколками теле то становилась невыносимой, то утихала. А потом Луи услышал голоса. Говорили по-французски – сразу несколько человек приближалось к нему.

– Это наш лейтенант, – сказал близкий и одновременно очень далёкий голос.

Несколько фигур склонились над ним.

– Лейтенанту нужна помощь. Позовите солдат.

Луи почувствовал, как сильные руки поднимают его над землёй. И тут он увидел Наполеона. Император с безучастным лицом подъезжал к нему на своей серой лошадке. Ещё немного, и Бонапарт остановился над раненным.

– Вы живы, лейтенант? – спросил Император. – Я рад, что вы живы.

Потом лицо его дрогнуло и, наклонившись в седле, Бонапарт задал новый вопрос:

– Где реликвия, лейтенант?

Наверное, не будь Луи столь ослаблен ранением и кровопотерей, он смог бы рассказать Бонапарту, что никогда никакой реликвии не было и нет, что знание Наполеона о Копье основано на предрассудках и лжи, но теперь, устремив свои глаза на Бонапарта, он молчал… Ему так ничтожны показались в эту минуту все интересы, занимавшие Бонапарта, таким мелочным показался сам кумир его со своим мелким тщеславием, – в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, что он не мог отвечать.

Глядя в глаза Наполеону, де Буагильбер думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни и о ещё большем ничтожестве смерти, смысла которой никто не мог понять и объяснить из живущих на этом свете.

– Где реликвия? – повторил свой вопрос Наполеон. – Где она?

– Я не знаю, – прошептал Луи де Буагильбер для того только, чтобы этот маленький человек, называющий себя императором, перестал его мучить и ушёл. – У короля Франца… Я не успел…

Лицо Наполеона снова сделалось безучастным. Он выпрямился в седле и, отъезжая, обратился к одному из сопровождавших его офицеров:

– Позаботьтесь о лейтенанте. Пусть его свезут в мой бивуак – доктор Ларрей осмотрит его раны.

Носилки тронулись. При каждом толчке Луи опять чувствовал невыносимую боль, его лихорадочное состояние усилилось, и он начал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем ребёнке и нежность, которую он испытывал в ночь накануне генерального сражения, ничтожная фигура Наполеона и над всем этим высокое небо – составляли основу его горячечных представлений.

Тихая жизнь и спокойное семейное счастье в пригороде Марселя снова представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастьем, когда вдруг являлся маленький Наполеон с своим безучастным, ограниченным взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением…

(Комплекс «Нитка», Саки, Крым, январь – март 2000 года)

– Так, – сказал Стуколин, потирая кулак. – Сейчас я буду кого-то бить.

Выпятив челюсть, он двинулся через плац к автобусу, из которого выбирались только что прибывшие новички. Лукашевич забеспокоился, выискивая среди десятка офицеров того, кто мог вызвать столь резкое проявление неприязни у Алексея, а когда увидел, то чуть ли не обогнал своего решительного друга.

– Здравствуй, Руслан! – закричал Стуколин, протягивая руку.

Старший лейтенант Рашидов – а это, несомненно, был именно он – инстинктивно потянулся, чтобы ответить на приветствие, и тут же получил сильный прямой удар в переносицу. Не удовлетворившись достигнутым, Стуколин заработал кулаками, пока Рашидов не упал на землю.

– Вы что, очумели тут? – один из новоприбывших схватил Алексея за руку, но тот вырвался.

– Спокойно, – Лукашевич оттёр офицера. – За дело он его бьёт, за дело…

– Я его не бью, – сказал Стуколин. – Я его убиваю. Вставай, тварь, – он пнул ворочающегося на земле Рашидова.

Оттираемый Лукашевичем офицер вдруг посветлел лицом.

– Алексей! – позвал он Стуколина. – Друг мой, ты ли это?

Стуколин оглянулся:

– Серёга? Золотарёв? Ты-то откуда здесь?

– От верблюда, – капитан Золотарёв подошёл ближе. – За что ты его? – спросил он, указывая на Рашидова.