Опасная колея - Федотова Юлия

— Всё! Дальше так продолжаться не может! — объявил он после четвёртого захода. — Принесите-ка мне водки! — он с детских лет запомнил, как солдаты его отца, хлебнув глоток-другой «для храбрости», очертя голову бросались в атаку на самого злого врага. — Только не забудьте в миску налить, иначе как я выпью? — Роман Григорьевич даже в самые трудные минуты своей жизни умел оставаться очень практичным молодым человеком (или волком?)

Ивенский с Листуновым бросились исполнять приказание, едва не сшибая друг друга на поворотах.

А когда всё было сделано — и красивая фарфоровая миска раздобыта в столовом зале первого класса, и водка в неё налита первосортная, ржаная — тогда то и выяснил Роман Григорьевич на собственном горьком опыте, что волчья глотка для этого напитка не подходит самым решительным образом. Лакнул смело, от души, сглотнул, ещё раз лакнул, и ещё…

Как же он, бедный, плевался! Язык жгло, слюна шла пеной, глаза лезли из орбит, дух перехватывало. Думая лишь о том, как бы поскорее прекратить эти мучения, несчастный зверь одним могучим прыжком взвился в воздух, в полёте перевернулся через голову, шлёпнулся навзничь, едва не разбив голову об угол койки… и сразу понял, что жить стало намного легче. Потому что глотка человеческая, в отличие от волчьей, к водке куда более терпима.

— Ах! Чудодейственный напиток, просто чудодейственный! — восхитился начинающий ведьмак. — Ума не приложу, как наш народ хлещет этакую гадость вёдрами?

— Помогло! Ура! — счастливо, по-мальчишески завопил Удальцев. Листунов вытер со лба холодный пот:

— Ох! Обошлось! Вернусь домой — схожу в византийскую церкву, свечку поставлю!

— Здравствуйте вам! — развёл руками Тит Ардалионович. — Кто же ставит свечки за ведьмаков?

— А что, разве не положено? — встревожился Иван Агафонович, чуждый всякой религии, в том числе византийской.

— Ни в коем случае! — отрезал Удальцев с видом большого знатока. — Византийская вера осуждает всякого рода чародейство, и римская тоже. Хотите поблагодарить богов — ступайте к Перуну, или, там Свентовиту, они в этом вопросе более терпимы.

— Вот спасибо, Тит Ардалионович, за науку, — серьёзно, без иронии, поблагодарил пальмирец, и Удальцеву впервые подумалось, что, пожалуй, Листунов не так уж и плох, как казалось вначале. В своей невольной оплошности он раскаивался очень искренне, а главное, что после памятного визита к пальмирскому обер-полицмейстеру научился знать своё место: оставил высокомерный тон, с глупыми поучениями больше не лез — наоборот, сделался по отношению к Роману Григорьевичу предупредителен и вежлив, да и на Удальцева перестал смотреть, как на несмышлёного гимназиста. Именно поэтому Тит Ардалионович счёл возможным посвятить недавнего недруга в свою теорию.

Листунов выслушал его очень внимательно, ни разу не перебив. Но вопросы стал задавать каверзные.

— Итак, со мною и Романом Григорьевичем понятно: я — Иван, он — Серый волк. Но какова же ваша историческая роль, господин Удальцев?

Всего на одно мгновение задумался Тит Ардалионович, а потом выдал уверенно:

— А я — помощник Серого волка.

— Да разве такой бывает? — усомнился Листунов. — Не припоминаю, чтобы в народных преданиях действовали какие-то помощники!

— Ах, Иван Агафонович, — вздохнул Удальцев с чувством глубокого превосходства, — а кто, по-вашему, эти предания слагал? Кто мог оставить нам, потомкам, подробные описания славных событий прошлого, как не свидетели их? Вы же не думаете, будто легендарные Иваны, и, тем паче, Серые волки, взялись повествовать о собственных подвигах от третьего лица? Нет, нет и нет! В том, что великие дела минувших дней не были преданы забвению — заслуга именно помощников! Однако мы, помощники, по натуре скромны, и персону свою на передний план повествования не выпячиваем, предпочитаем оставаться в тени. Поэтому никто и не помнит о нас! — вот как складно сочинилось — экспромт, можно сказать!

— Красиво сказано! Особенно насчёт скромности! — шепнул Роман Григорьевич, тихо посмеиваясь. К этому моменту он уже успел привести себя в порядок: умылся, причесался, надел костюм.

Непонятно, правда, чего ради старался, потому что почувствовал вдруг небывалое утомление, и как был в костюме, так и завалился на койку, да не на свою, а на Удальцева, и проспал весь день и всю ночь, к большому удовольствию последнего. Какое тут удовольствие, спросите? Да самое незамысловатое.