Рыцарь. Царство небесное - Калбазов Константин

— А это он, ваша милость, о том, что настаивает на Божьем суде, — поспешил вставить свои пять копеек старик Тони. — Его в еретичестве изобличают, а он твердит одно: только Божий суд приму и никакого иного.

— Это как? — продолжая двигаться в обход толпы, поинтересовался Андрей.

— А так. От церкви выставляется боец, а святой отец Патрик должен найти того, кто вступится за его правду, с оружием в руках выступит на смертный поединок.

— Все так, — перехватив его взгляд подтвердил Джеф. — Не найдется поединщик — ему костер. Найдется, но проиграет — то же самое.

— Ну, так сам пусть выступит с мечом — убьют, и то дело, все не заживо сгорать.

— А то там дураки сидят. Самому нельзя. Вот воина, хоть самого наипервейшего — это пожалуйста, а подсудимому никак нельзя.

— Я знаю, что мало кто отважится выйти на поединок против воина церкви, чтобы доказать мою невиновность, — продолжал старик. — Тем паче, что и воин он из первых, доблестный рыцарь сэр Аткинс, — может и так, да только имя это Андрею ни о чем не говорило. — Но тем справедливее будет решение Господа нашего. Мне позволено трижды выкликнуть клич тому, кто отважится выступить на божьем суде в мою защиту. Но мне достаточно и одного раза, ибо Господа нашего не нужно просить трижды о справедливости, он и без того всегда на правой стороне, и если я заблуждаюсь и действительно повинен в том, чем меня обвиняют — то не поможет и тысяча призывов, потому что тогда мне сможет помочь только очищающая сила пламени. Простолюдин, воин, рыцарь — кто бы ты ни был, какого бы ты ни был сословия, если ты готов встать на этом месте в мою защиту, приди и встань!

Народ сам собой раздавался в стороны, уступая дорогу человеку в воинском облачении, закованного в кольчугу, усиленную стальными пластинами. За спиной у него покоился круглый щит и ножны с полуторником, на сгибе левой руки на ремнях висел странной формы шлем с полумаской. Несмотря на то, что двигался он медленно, в движениях чувствовалась сила тренированного бойца. Он не выделялся особой статью, но этого и не требовалось для того, чтобы люди сами подавались в стороны, давая ему проход. Каждый безошибочно чувствовал, что идет человек, решивший встать на сторону подсудимого. И это было самым удивительным, потому что все были уверены в том, что такой человек не найдется.

Андрей молча остановился перед помостом, просунув большие пальцы за пояс и склонив голову набок, посмотрел на священника, в настоящий момент — подсудимого. Старик смотрел на него открыто и прямо, в его взгляде чувствовалась вера, и в тоже время начисто отсутствовал фанатизм.

Был в училище у Андрея командир роты, который любил говаривать, что устав — это не догма, а руководство к действию. Он был майором и раньше командовал батальоном, а значит, имел богатый жизненный и служебный опыт, стало быть — знал, о чем говорил. Он много о чем говорил, и впоследствии Новак на своем опыте убедился в правоте своего командира по очень многим вопросам.

Вот и сейчас, глядя в глаза старика-священника, он видел, что тот верует — и верует искренне, но он не воспринимает писание как догму, а именно как руководство к действию. Двигаясь через толпу, Андрей еще сомневался, стоит ли ввязываться в это дело; он решил посмотреть, как будет его убеждать старик, а уже потом принять окончательное решение. Но тот просто смотрел ему в глаза и молчал. И именно это убедило Андрея в правильности принятого решения.

Не зная, как начать и что говорить, но чувствуя, что, представ перед этими людьми, он должен что-то сказать, Андрей заговорил и сам удивился тому, как спокойно и размерено звучит его голос — ни волнения, ни страха он почему-то не чувствовал.

— Меня зовут Андрэ Новак. Я не воин, не рыцарь. Ты звал, святой отец, я пришел. И да поможет мне Бог.

— Ты знаком с братом Патриком? — было видно, что инквизитор с усилием над собой называет подсудимого братом, но иначе обращаться к старику он не мог — вина того не доказана, пока не свершится Божий суд.

Андрей посмотрел в глаза инквизитору и увидел именно то, что и ожидал увидеть. В глазах поборника веры горел фанатичный огонь, который никогда и ни с чем не спутаешь, а еще в его взгляде читались злоба и уверенность в своей непогрешимости и праве судить других, и… Право распоряжаться, нет, даже повелевать. Загляни он в эти глаза в другой раз — и мороз пробежал бы по спине, а под ложечкой засосало бы от подступающего страха. Но в этот раз почему-то все было иначе. Ну, не боялся он. Должен был бояться, просто обязан, ведь всегда боялся — ан нет, страха не было.