Иди куда хочешь - Олди Генри Лайон

Клятва, была она на самом деле или нет, исполнялась.

Доспешный бил ниже пояса, достойно завершая Великую Битву.

Со страшным хрустом палица врезалась в бедро нагого, ближе к паху, и двое закричали одновременно — искалеченный Боец и Здоровяк, который видел, что не успевает… он не успел вдвойне. Потому что доспешный на четвереньках подполз к упавшему противнику, привстал, палица его взмыла в воздух заново, и оба бедра нагого стали похожи на гущу мясной похлебки с торчащими наружу обломками костей.

Только тогда доспешный поднялся, довольно ухмыльнулся и наступил ногой на голову поверженного Бойца.

— Мои клятвы всегда исполняются! — Наверное, он ожидал всеобщего одобрения, но ответом было подавленное молчание. Воины прятали глаза. Попрать ногой голову законного царя, близкого родича, пусть даже… пусть. Пусть?!

В следующую секунду, расплескав шарахнувшуюся прочь толпу, как соха расплескивает податливую землю, в круг молча вошел великан.

Волоча за собой настоящую соху.

Баларама Халаюдха, трус и изменник, который позволил себе увильнуть от Великой Битвы…

Сохач шел убивать.

— Ты подлец. Твоя честь — собачья моча. Твоя жизнь — жизнь псоядца, — рубленые, тяжелые фразы камнями падали из уст Баларамы. — Твой погребальный костер — отхожее место. Но я добр. Я отдам твой труп шакалам.

И впервые в жизни доспешный ощутил, что такое страх. Здоровяк возвышался над ним «быком среди кшатриев», как слон над гауром, а сверкающий металлический плуг — любимое оружие Сохача — уже начал свое неумолимое движение, набирая разгон для единственного удара, от которого доспешный не мог ни уклониться, ни отбить его.

Это была смерть.

Баларама слов на ветер не бросал.

Когда Здоровяк вошел в круг, Раму-с-Топором пробрал озноб. Секундой ранее старый аскет думал, что нынешний поединок олицетворяет для него всю Великую Бойню — победа, победа любой ценой! — но ледяные пальцы вцепились в тело, до сих пор равнодушное к боли и холоду, вытряхивая прочь посторонние мысли.

Так Палач Кшатры не мерз даже тогда, когда сходился для боя с собственным учеником, Гангеей Грозным, на льду Предвечного океана. Сперва ему померещилось, что отовсюду надвигается незримая стена из ледяных глыб. Стена, которая прежде окружала всю Курукшетру, а сейчас начала стремительно сжиматься, стягиваться в одну точку, острую, как игла палача, когда та приближается к влажному зрачку…

Тревожно замычал белый бык с Топора-Подарка — и там, в круге, удивленно поднял голову гибкий чернокожий красавец. Сверкнули звезды очей, чувственные губы растянула тихая улыбка — и игла пронзила зрачок.

Раме-с-Топором больше не надо было объяснять, кто стянул на себя незримое покрывало, сквозь которое не могли пробиться Локапалы Востока и Юга.

На миг он ощутил нечто похожее на касание призрачных рук, которые отчаянно пытались ухватиться за аскета, за древко его секиры, даже за лезвие!

— но равнодушная сила повлекла призраки дальше, как мать влечет за собой упирающееся дитя. Край покрывала из тумана и сырости скользнул по лицу аскета

— и мир вокруг в одно мгновение стал иным, ярким и звонким, рассвет сменился утром, и застывшее на месте время встрепенулось, вспомнив о своих обязанностях.

Черный Баламут рассмеялся, когда вокруг него зажегся радужный ореол, и даже Палач Кшатры не успел заметить рывка Кришны. Вот только что Баламут стоял и смеялся, а вот он уже висит на своем брате, прижимая руки-хоботы Здоровяка к могучему туловищу.

Не давая возможности нанести смертельный удар.

— Пиявка на слоне, — процедил сквозь зубы аскет и стал наблюдать за дальнейшим развитием событий.

Наг делал то же самое в четыре глаза.

Казалось, что Здоровяк легко должен стряхнуть с себя Кришну-миротворца, после чего довершить начатое. Но не тут-то было! Черный Баламут клещом вцепился в брата-великана, и все усилия Здоровяка высвободиться оказывались тщетны. Здесь и сейчас, в зародыше Мира Нового, для Кришны не существовало невозможного, и самым простым было удержать брата, вдесятеро превосходившего силой прежнего Баламута.

— Остановись, брат! — пел звучный голос, и эхо подхватывало многоголосым хором, разглаживая складки на лицах воинов:

«Остановись, брат!..»

— Нет вины на убийце, ибо убитый пал во исполнение былой клятвы!

«Нет вины!» — соглашалось эхо, и воины переглядывались, кивая: