Слово шамана - Прозоров Александр

Продолжая напевать, самоед вытащил из-за пазухи овальный лоскут коричневой кожи примерно в локоть толщиной и принялся старательно выписывать на нем непонятные узоры и иероглифы, слюнявя палец и макая его в оставшуюся на месте кострища золу. Рисунки ложились только по окружности — в центре остался образовавшийся из складок крест. Но являлся крест частью ритуала, или он оказался на коже случайно, Росин так и не узнал.

— Уйя лах му… — шаман раскинул кожу на кострище, и она легла неправдоподобно ровно, словно оказалась натянута на несуществующий бубен. Саам склонил голову набок, тихонько стукнул ладонью по коже, прислушиваясь к образовавшемуся звуку. Стукнул еще раз…

Несуществующий бубен звучал!

Самоед снова запел, выстукивая по коже обеими руками, и эхо от его ударов зазвучало прямо из-под земли, из-под ног людей, из-под лошадиных копыт, из-под снега и травы. Больше того — почва начала передавать вибрации от ударов, словно все бояре и холопы действительно стояли на туго натянутой коже огромного, необозримого барабана, и некий гигантский ударник выстукивает одному ему известную мелодию.

Росин поймал себя на том, что мелодия эта кажется ему знакомой. Что что-то подобное он слышал когда-то в детстве. Так давно, что уже и не помнит где — но слышал, вне всякого сомнения.

Он пытался прислушаться к ритму — и тонул в нем, как тонул в детстве в теплой мягкой перине, погружаясь в сон, видя перед собой мамино лицо, слыша ее голос, и радуясь тому, что, открыв глаза, увидит ее снова…

Костя проснулся от того, что страшно замерз. Он лежал на боку, уткнувшись головой в снежную кучу — хорошо, хоть шапку теплую под капюшон рясы надел. Андрей Толбузин громко посапывал, откинувшись на спину, его Макар уткнулся носом в недоломанные сани, других холопов тоже сморило там, кто где стоял.

Не спал только шаман, продолжая напевать что-то долгое и заунывное. Росин поднялся, подошел к нему, заглянул через плечо.

Никаких следов от костра на глиняной проплешине не осталось. Зато она стала выглядеть заметно ровнее, и на ней обнаружились некие странные иероглифы. Но это была именно глина — кожаный лоскут так же бесследно исчез.

— Ну как, получилось? — облизнув губы, поинтересовался Костя.

— Получилось, мертвый человек. Русский ныне земля. Русский добрый, земля любит. Чужак злой, земля губит. Не станет здесь никогда другой народ. Не примет земля. Только Москва примет. Всегда.

— Здорово, — кивнул Росин, ушел в шатер, скинул рясу, шапку, забрался под теплую шкуру белого медведя, что служила опричнику одеялом, и мгновенно заснул.

* * *

Отряд простоял на месте самоедовского камлания еще полторы недели, не столько пережидая половодье, сколько отдыхая после завершения трудного дела. Место своего священнодействия саам закопал — присыпал слоем земли в локоть толщиной. Он сказал, что чары станут действовать до тех пор, пока образовавшийся знак не будет разрушен человеческими руками — а найти, чтобы разрушить, его не удастся никогда, потому, что к лету он зарастет травой, а через пару лет и вовсе сольется с остальной степью.

Андрею Толбузину с немалым трудом далось решение покинуть драгоценный амулет, оберегающий южные рубежи Руси, оставить его без охраны — но невозможно же жить у этой проплешины вечно! Наконец, к середине мая, отряд снялся и двинулся туда, куда так стремился в последние месяцы — к Астрахани.

Добрались до города без приключений, и снова застряли — возвращаться назад на санях было нереально, а никаких судов вверх по реке пока не отправлялось. Толбузин, развлечения ради, самолично занялся торговлей, собираясь избавиться от саней и лошадей, а Росин гулял по городу, с интересом осматриваясь.

Астрахань ему не понравилась. Здесь в воздухе постоянно висел рыбный запах, влажная духота мешала дышать. Вдобавок, вокруг вились густые облака мелкой и кусачей, очень противной мошки, лезущей под одежду, в рот, нос, налипающей на глаза. Жилые строения представляли из себя обычные глиняные мазанки, знакомый по картинкам белый с зубцами кремль оказался земляной крепостью на не очень большом острове. Повеселило только то, что остров с крепостью носил тоже название, что и остров в еще несуществующем Питере, на котором стоит Петропавловская крепость — Заячий… Или это на Руси так принято?

По счастью, на четвертый день астраханского сидения подошла идущая из Персии в Холмогоры новгородская ладья — и опричнику удалось уговорить купца забрать их с собой.