День револьвера - Уланов Андрей

— Прости моя… — покаянно вздохнул Большой Медведь. — Моя не хотел, чесна-чесна…

— Смотри, как нада.

Часовой положил ружье, наклонился, схватил шерифа за шиворот — оставшаяся часть куртки при этом протестующее заскрипела — и выдернул его из ямы.

— Учися…

Билл Шарго дернул плечом и откашлялся.

— Удачи вы двое мне, конечно, не пожелаете, — произнес он. Обращаясь то ли к нам, то ли к троллям. — Да и черт с вами! Подавитесь!

Судя по последовавшему плевку, тирада шерифа предназначалась все-таки нам с Линдой.

— Шагай-шагай, бледношкурый…

— Не трогай, тварь! Сам пойду…

Как и следовало ждать, подобная «просьба» возымела строго противоположное действие — тролль, размахнувшись, отвесил шерифу «шлепок» по заду, после которого Шарго взлетел вверх и скрылся из доступного мне поля зрения. Парой секунд позже раздался громкий треск и настоящий взрыв ругани, причем ругались минимум пятеро — сам шериф и те, в чью яму он так «удачно» приземлился.

— Билли, как всегда, в своем репертуаре, — негромко хихикнули слева. — Надеюсь, в картах ему повезет не больше.

— В картах? — удивился я.

— Конечно. — Судя по тону, дарко была удивлена моим незнанием ничуть не меньше. — Это все знают…

— Вычти из этих всех меня.

— Покер. Боевой вождь троллей Трой всегда играет с пленными несколько партий в покер. Выигравший получает жизнь и свободу, сыгравший вничью — быструю и легкую смерть.

— И как, многим посчастливилось?

— Я слышала о пятерых. Сколько было проигравших, известно Трою да чертям в вашей преисподней. Факт, что тролль великолепно играет в покер, — добавила Сальватано и, помолчав, спросила: — Хочешь сказать, не знал этого?

— Нет, откуда. Я же новичок в Пограничье.

— Тогда почему ты сдался, а не пустил себе пулю в лоб? Или ты не знал и того, что делают зеленые с попавшими к ним в лапы?!

Честный ответ на этот вопрос звучал как: «все сдались, и я за ними». Однако выставлять себя таким глупцом не хотелось. Даже когда твой собеседник имеет очень мало шансов увидеть следующий закат. Как, впрочем, и ты сам.

— Знал, конечно. Но церковь запрещает самоубийство…

По ту сторону решетки тихо фыркнули.

— Когда дело касается зеленых, об этой заповеди даже священники забывают. Или ты из этих… святых подвижников, что стараются быть праведнее самого папы римского, а револьвер — так, для красоты носишь?

— Вот еще, скажешь… я — простой парень из Кентукки, только и всего. Просто… я подумал — пока живешь, надежда всегда остается. А для покойника уже все кончено. Где-то так.

— Чувствуется, у тебя мало знакомых некромантов, — заметила дарко. — А не то бы ты пел совсем другие песни.

— С пением у меня всегда было неважно. Даже в церковный хор не взяли.

— В остальном ты был сущим пай-мальчиком? — Бледное пятно за решеткой придвинулось ближе. — Маленький провинциальный городок, где все знают друг друга, воскресная школа, проповеди, на которых так скучно и тянет в сон…

— Ты так говоришь, будто сама росла в таком городке…

— Говорю, потому что у меня не было такого детства, — сухо произнесла Линда. — И не могло быть.

«Ну попробуй, — вспомнил я слова Толстяка, — вообразить себя негром, нет, лучше негритянкой».

Наверное, вообразить детство темного эльфа не стоит даже пытаться. Если оно у них вообще бывает.

— и-и-и-голодная-я-несчастная-я-я-я…

Костлявая гончая выла очень старательно — словно тролли пообещали ей полтуши бизона за хороший концерт.

— Боишься?

— А?

— Я спросила: «ты боишься?» — повторила дарко.

— Боюсь?! Ну… да… наверно.

— Неплохо сказано для постояльца троллиного погреба. «Да, наверно».

— А-а… к чему был вопрос?

— У меня хорошее обоняние.

— По мне, так ты просто красавица, — сказал я, ничуть не кривя душой. — В самом деле.

И мысленно добавил: красотой дикой кошки. Последние дни мне просто невероятно «везло» на таких женщин. Линда, Лисса, Венга… впрочем, вампирку я считал скорее девочкой — хоть и более опасной, чем остальных, вместе взятых. Тот еще набор. Будь я мормоном… остался бы холостяком. По крайней мере, пока не встречу простую, обычную женщину — без длинных или мохнатых ушей, отрастающих клыков, хвостов и прочего, не предусмотренного для дочерей Евы инвентаря.

— Обоняние, а не обаяние, Кейн. Или, говоря проще, чутье. Не такое хорошее, как у Марти или твоей подружки-оборотня, но заметно лучше среднего человеческого. А страх — он тоже имеет запах. Вот, к примеру, наш дружок шериф боялся. Хоть и не показывал виду, но внутри трясся мелкой дрожью, всю яму своею трусостью провонял. Ты же… — Сальватано усмехнулась, — последний раз мылся два или три дня назад, но вот страхом не пахнешь, разве что самую малость. А ведь по всем канонам должен был бы сейчас умирать от ужаса.