Возмездие - Колен Фабрис

Еще одна башня пала. Чтобы убить одного сентая, нужно было четыре азенатских воина. Иногда пять, или шесть, или десять. Осаждающие сражались, не обращая ни малейшего внимания на опасность и боль, и останавливались лишь тогда, когда в жилах у них не оставалось ни капли крови. Лайшам понял, что помешать им войти в город не удастся. И лучше попытаться извлечь из этого выгоду, пока еще есть время.

— Откройте Большие ворота! — приказал вождь варваров, и гонцы уже неслись к Ирхаму, чтобы передать ему приказ.

Азенаты в недоумении переглянулись. Большинство башен были еще в их руках, и они были намерены продолжать бой. Впустить врага значило сдать Дат-Лахан. Генерал Аракс заметил это Лайшаму, который взял его под руку и указал на варварские войска, рассеянные по прилегавшим улочкам.

— Мои воины готовы к бою! — крикнул он. — На стенах мы только теряем людей. В городе они будут чувствовать себя не так уверенно. Они очень удивятся: поверьте мне!

Генерал Аракс ничего не ответил.

Не дожидаясь его согласия, Лайшам велел открыть ворота.

Азенаты повиновались. Они видели, как этот человек сражается на стене. Он видел, как подчиняются ему его войска, как они исполняются мужества и за несколько минут расправляются с целым батальоном врагов. Они видели, как он шел впереди, размахивая поверх голов мечом по имени Возмездие, и они поняли, почему этого странного варвара, не снимающего шлема, прозвали львом. Отныне они были готовы во всем ему повиноваться.

Солнце медленно плыло над полем брани, как безучастный свидетель. Колокола монастыря пробили в последний раз: десять часов.

Большие Южные ворота медленно раскрылись, и все затаили дыхание.

В ту же минуту сентаи устремились в город.

* * *

«Любимый мой!

Не знаю, как по-другому начать.

Как мне называть тебя? Тириус? Твои люди зовут тебя Лайшам, «лев».

Да, именно таким я и помню тебя: как гордый зверь, ты впервые покинул город, а гвардейцы шли за тобой по пятам. А еще я помню, как однажды утром ты во главе своей армии шел на верную смерть.

Но ты до сих пор жив.

Я не знаю, проклятие это для нас или удача. Наверное, и то, и другое. Я думаю о тебе, как о нашем спасителе: так или иначе, ты заставишь нас взглянуть правде в глаза. Подобно Единственному, ты взвалишь на себя бремя наших ошибок. Подобно Единственному, ты вырвешь из нас темную часть и отведешь нас к абсолютному свету.

Да, сентаи — часть нас.

С незапамятных времен в нас живет это могущественное зло. Мы пытаемся скрыть от себя правду. Но зло возвращается. Мы предали тебя. Я виновна не меньше других. Я пыталась, клянусь тебе. Я пыталась, когда палач Фрейдер занес над тобой топор. Я должна была сделать гораздо больше. Я должна была отправить за тобой своих людей и убить собственными руками чудовище, которое потом стало мне мужем. Но у меня не хватило храбрости. Это так.

Когда ты пришел в Дат-Лахан, тебе было лишь шесть лет. Ты был ранен, а твоя деревня стерта с лица земли. Армия Полония, который тогда был лишь юным лейтенантом и полным амбиций наследником, его армия оставалась на горе и смотрела, как враги убивают твой народ. Ты, наверное, этого не помнишь. Когда ты пришел к нам, тебя отвели в монастырь. Тебя вылечили, а еще тебе дали особое снадобье, чтобы ты забыл. Что забыл? Гордый нрав твоего народа. Кровь, пролившуюся на этих равнинах. Много веков несправедливости и лжи.

Настоящие варвары — это мы. Монахини, такие же, как я, молятся во искупление наших грехов в тиши монастырей. Но на самом деле ничто не может искупить их. Лишь ты один можешь даровать нам свое прощение. Не знаю, сможешь ли ты. Не знаю, хочешь ли ты этого. Ведь с самого начала мы лгали тебе, с самого начала мы предали тебя. С высоты нашего положения мы смеялись над твоей наивностью, над твоей стойкостью, над твоей несгибаемой волей.

Я знаю лишь одно. И я хотела бы, чтобы ты вспомнил об этом в тот миг, когда навсегда покинешь нас, живых или мертвых — теперь это не имеет значения.

У тебя есть сын, любимый».

* * *

Сражаться до последней капли крови.

Сражаться даже без оружия; спрыгивать с крыши на спину врагу; вонзать меч в бока этих монстров и умирать прямо на улице с лицом, сожженным огненной кислотой. Сражаться, как лев: брать меч павшего друга и смело бросаться в атаку, не умея, не раздумывая, со своей храбростью вместо щита. Залезать на башни: вспоминать давние уроки стрельбы из лука и выпускать стрелы по фигурам в темных доспехах. Смотреть сентаям в глаза. Не дрогнув, смотреть, как они разворачиваются и надвигаются на тебя, рассекая утренний воздух своими зазубренными мечами. Не бояться смерти. Биться за каждую улочку, каждый проход, каждый фонтан, будто он последний. Смотреть, как под ударами врага умирают твои братья, поджигать собственный дом, чтобы вместе с ним сгорели враги. Сражаться, как демон, ибо ничто больше не имеет значения, ибо другого выхода нет. Вонзать меч в живот сестре, матери, жене, чтобы она не попала в руки сентаев. А потом вновь идти на бой, и рубить, рубить, пока не отнимется рука.