Золотой ключ. Том 1 - Эллиот Кейт

Раймон знал, в чем она сейчас нуждается, — в объятиях Алехандро, в его тепле, его любви. Ни того, ни другого, ни третьего он предложить не мог. Только искренность.

Его ладони опустились ей на плечи.

— Твоя душа принадлежит лишь тебе, — твердо произнес он. — Я не вижу в ней червоточин, не вижу хвори, отнимающей у нее силу. — Он повернул ее к виноградникам и фруктовым садам. — Посмотри на эти лозы и деревья. Им страшен ветер, морозы, нашествия насекомых. А ты сильнее их. Ты Сааведра Грихальва, у тебя редкостный талант художника, любовь герцога, а еще — душа, которую ни с кем нельзя разделить. И никто, даже Сарио, не способен погубить ее ради достижения своих целей. — Он на миг сжал ей плечи, морщась от боли в пальцах, повернул лицом к себе. — Я спросил, почему ты пришла ко мне. Боишься того, что он делает? Или того, что уже сделал?

— И того, и другого, — ответила она, когда унялся очередной порыв ветра. И рассказала о портрете изувеченного Сарагосы Серрано.

Когда она умолкла, когда поняла, что ее страх давно перерос все вообразимые пределы, сангво Раймон резко отвернулся. Слезы застилали глаза туманной пеленой, он не видел ни садов, ни каменных оград, ни холмов за ними.

— Сангво Раймон?

«Матра эй Фильхо, что я натворил!»

— Иль сангво?

«Вот чем обернулась моя мечта, мои замыслы…»

— Сангво Раймон… Мне невыносимо видеть, как пропадает такой талант.

Он промолчал.

— И Алехандро…

Он тебя утешает, подумал Раймон. Ты с ним делишься страхами, а взамен берешь смелость и бодрость. Ты больше не одинока.

— Я могу поговорить с Алехандро.

"Да, можешь. Тебе это гораздо проще, чем мне”.

— А вам, наверное, стоит поговорить с Сарио.

Почему бы и нет? Сарио — его детище. И эта женщина — его детище, и ее страх. Он сделал намного больше, чем хотел.

"Я перестарался”.

Помнится, Дэво говорил об инструменте с изъяном. Инструмент может сломаться и поранить мастера.

«Время, — сказал он себе. — Все это — чтобы выиграть время. За неимением лучшего… Будь проклята спешка! Если бы я подождал, если бы поискал другого мальчика…»

Другого мальчика не было. Раймон искал бы его до самой своей кончины.

"Я ошибся, — подумал он, — мне и исправлять”.

— Сангво Раймон…

Он повернулся с широкой улыбкой. Поцеловал пальцы, прижал к груди. Затем то же самое сделал с Чиевой до'Орро.

— Номмо Матра эй Фильхо, номмо Чиева до'Орро. Мы что-нибудь придумаем.

Вместе с надеждой к ней вернулся румянец. Ветер откинул волосы с ее лица, и Раймон увидел на нем огромное облегчение. Она шепотом поблагодарила Матерь с Сыном, вполголоса — Раймона, а потом улыбнулась ветру и пошла прочь.

Раймон провожал ее взглядом.

"Я что-нибудь придумаю. Я все исправлю. Верну ее душе покой”.

Пусть даже ценой собственной души.

Глава 23

Игнаддио выполнил поручение в точности: штабелями уложил картины, деревянные щиты, брусья для рам и рейки для подрамников вдоль стен нового ателиерро Сааведры; перенес в угол кипы папок, альбомов для эскизов и чистых листов картона; соорудил неприступные на вид крепости из корзин, бутылей и ящиков на верстаке, на полу и даже единственном стуле. Сааведра, увязшая в этом беспорядке, как в трясине, не сразу заметила гостя. Лишь когда он вежливо кашлянул, она повернулась и едва не выронила ящик с кистями.

— Алехандро!

«Эйха, какой он чистенький! А я…»

Алехандро Бальтран Эдоард Алессио до'Веррада одарил Сааведру своей вновь обретенной коронной улыбкой; раньше кое-кто называл ее кривозубой, а теперь — чарующей.

— Вот такая ты мне нравишься больше, чем в дорогих шелках. Сразу вспоминается праздник, когда мы познакомились.

Она тоже мигом вспомнила тот день: запах олифы и растворителей от ее перепачканной одежды, краска и мел под ногтями, спутанные, мокрые кудри. И он выглядел точь-в-точь как тогда. Нарядный, опрятный, красивый.

Она подбросила ящик, перехватила поудобнее.

— Но я же грязная! В таком виде не герцогов принимать, а навоз перекидывать, или холсты красить, или кожи дубить…

Он шагнул вперед, забрал у нее ящик, опустил на пол, а потом сгреб ее в охапку. Не важно, что пыльная. Не важно, что потная.

— Грязнуля, растрепа, вся рожица в краске. — Он коснулся пятнышка на ее щеке. — А олифой-то как разит.., покрепче любых духов. Все, я испачкался. Ах, какое горе! — Он поцеловал ее. Крепко.