Кровь пьют руками - Валентинов Андрей

— Господа! Они… Они отводят войска! Отовсюду! Они отводят войска!

В ответ другой голос — злой, недовольный. Господин Молитвин встает, черные перья — дыбом:

— Прошу не радоваться, господа! Господин Бажанов, вы уже закончили эвакуацию южных районов? И, будьте добры, следите за поведением обезьян!

Кар! Кар! Кар-р-р!

Мы еще не успеваем прийти в себя. Над площадью стелется черный дым, над нашим зданием — белый (пожарные расчеты начеку); ефрейтор-"сагайдачник" орудует веником, сгребая дохлых тараканов.

Входит Бажанов, Генерала не узнать. На лице — ни кровинки, губы сжаты, голос… И голос не узнать.

— Они… они подняли авиацию и вертолеты, По предварительным данным, направление удара — юг города и основные пункты эвакуации…

Сердце упало.

Все!

Теперь действительно — все!

Они решили убивать людей.

В этот миг я готова задушить проклятого Ворона.

Накаркал!

4

Глаза закрыты. Смотреть на экраны нет сил. Если б не Игорь, не его плечо рядом — давно вскочила, кинулась, бы неизвестно куда, в полутьму коридоров…

Бежать некуда. Нас тоже бомбят. Госпром горит, и огромный небоскреб университета — тоже, и военная академия. Но это — ерунда, пустяки. Страшное — не здесь, страшное там, на юге.

…Перевернутые автобусы, дымящиеся воронки, сорванные взрывом палатки.41 люди, люди, люди…

Вакуумные бомбы падают на Изюм, Чугуев, Балаклею. Вертолеты сжигают термитными ракетами кварталы Баварии и Восточного. «Черные акулы» зависли над дорогами, полными беженцев.

Город еще жив. Не все бомбы взрываются; даже область частично держится. Вертолеты сбиваются с курса, входят в штопор, врезаются в мокрую землю, в обреченные дома. Самолеты идут на огромной высоте, правда, и это помогает не всегда — «МиГи» и «Су» падают, поворачивают назад…

Но их много. Слишком много.

Мы капитулируем. Уже целый час по всем частотам крутится запись: прекращаем сопротивление, просим прекратить огонь. Просим, просим, просим…

Нас не слышат.

Не хотят слышать,

***

— Игорь! Что же будет, Игорь?

Маг молчит. Моя рука — в его руке. И мне не так страшно. Может, это и не очень плохо — вместе с ним, вместе с этими храбрыми людьми.

Если бы не Эми…

…Прыг-скок. Прыг-скок. Прыг-скок… Мяч катится по пляжу, по сверкающему на солнце белому песку, и мягко падает в воду. Девочка бежит за ним, но внезапно останавливается, смотрит назад… Мяч уже в воде, ленивая теплая волна слегка подбрасывает его вверх, солнце сверкает на мокрой резине. Девочка оглядывается…

— Я… Разрешите?

Интеллигентный господин Мацкевич встает, чуть шаркая, подходит к пульту, что-то говорит оператору. Тот не спорит, переключает тумблер, кивает на черный микрофон.

Господин Мацкевич негромко прокашливается, опирается руками на пульт; я вижу — правая рука телевизионщика движется, чертя странный знак.

— Всем! Всем! Всем! Всем, кто нас слышит! Мы — Город, мы гибнем! Правительственные войска уничтожают целые кварталы, убиты тысячи людей. То, что происходит здесь, — акт геноцида, невиданный со времен холокоста. Мы просим помощи! Мы обращаемся к Организации Объединенных Наций, к Совету Безопасности, к правительствам и парламентам, ко всем людям. Все, кто может помочь! Помогите! Помогите! Мы — Город, мы гибнем!..

Голос звучит неожиданно сильно, грозно. И приходит последняя, окончательная ясность. Да, мы Город. Мы хотели здесь жить. И вот мы гибнем, и сделать уже ничего нельзя…

— Всем! Всем! Всем! Всем, кто нас слышит! Мы — Город, мы гибнем! Правительственные войска…

Это уже запись. Господин Мацкевич садится на место, закрывает лицо руками. Бажанов делает знак оператору, тот щелкает тумблером — и динамик глохнет.

Глас вопиющего в пустыне.

Вопиющего — под вакуумными? бомбами.

Эмма! Как она там? Неужели в Штатах тоже решатся на такое?

Плечо Игоря рядом, и это не дает сойти с ума.

— Господа! Рискнул бы предложить… Не уверен, что получится, но в наших условиях…

Слова улыбчивого господина Леля повисают в воздухе. Каких еще тараканов вздумал давить этот штукарь? Но Николай Эдуардович не сдается:

— Боюсь, господа, нас не услышат. А если услышат, то не те, кто сможет реально помочь. Предлагаю сделать наше обращение более, так сказать, адресным…

В его руках появляется ланцет — и знакомый флакон с одеколоном.

— Требуется ваша помощь, господа! Небольшая помощь. Я бы предложил, свои услуги, но у меня, к сожалению, малокровие… ..Внезапно я чувствую омерзение. Малокровный, гад! Капустняк, похоже, тоже страдал малокровием! Жаль, браунинга нет! Разобраться бы напоследок с этим болящим!