Вавилонский голландец - Фрай Макс

Улита Уварова

Анна

Соль

За потерю чудесного солнечного утра, проведенного в обществе поверенного, господин Александер вознаградил себя прогулкой по набережной в сторону порта. Редкое при его теперешней размеренной жизни удовольствие.

Шел неспешно, смакуя запахи и звуки, калейдоскоп сменяющихся сцен.

Давненько не бывал он на этой особой территории – портовой земле. Там, где в узел спутываются сотни разбегающихся путей. Зыбкая реальность, где нет ничего постоянного, где все вырваны из надежной почвы привычного уклада и где судьбы вершатся нечувствительно и необратимо. Здесь можно поменять колею своего жизненного или своего временнóго пути, перескочить с одной дорожки на другую – или продолжить начатый путь, так и не пожалев об упущенных возможностях. Никому не под силу словом передать атмосферу подобных мест и волнение, которое она порождает во всяком вольно или невольно соприкоснувшемся с ней.

Дойдя почти до конца набережной, гуляющий почувствовал, что устал и даже проголодался. Тут кстати попалась ему на глаза маленькая харчевня. Разумеется, не такая чистая и нарядная, как ее коллеги напротив пассажирских причалов, но и не вызывающая опасливой брезгливости, как ее товарки в грузовом порту.

Расположившись на веранде и спросив завтрак, господин Александер откинулся на спинку стула и отдался любимому делу – созерцанию.

Раньше, когда он был моложе и беспокойнее, все виденное служило ему пищей для размышления о скрытых смыслах и тайных связях всего сущего. Но в последние годы все чаще казалось ему, что рассуждения эти тщетны, теории все стоят одна другой – и не стоят почти ничего. Никакое умственное усилие и никакая теория не могут утишить смутную тревогу души. Души, тоскующей о смертности и конечности своей. Стало казаться ему, что сама жизнь и есть лучшая музыка, способная заглушить голос приближающейся и неотвратимой смерти. Теперь чувственное наслаждение моментом заменило ему удовольствие интеллектуальной игры. Ранее страстный книгочей и библиофил, он утратил вкус к чтению. Слишком много ему было лет и слишком мало оставалось времени. И жаль было терять хоть миг этой ускользающей прелести ради бескровных и неизменных книжных страниц. Тем более что он находил все больше оснований для того, чтобы согласиться с мнением тех, кто утверждает, что, читая любой текст, каждый читает одну и ту же бесконечную книгу, пусть свою собственную для каждого читателя, но единую в пределах одного бытия. Это убеждение подтверждало ощущение бессмысленности дальнейшего чтения и обращало глаза и сердце к подлинному.

Вот и сейчас, глядя на лучи и тени, вдыхая запахи еды, цветов, сырости и гнили, он думал, что даже такие вещи – драгоценны, потому что в них тоже жизнь. Движущийся узор света – и грязноватая скатерть, плеск волны – и запах затхлой воды, смешение аппетитного запаха жареной рыбы и пригорелого масла. Сплетение привлекательного и отталкивающего, двойственность любой вещи и любого впечатления. Подлинность бытия, в котором есть не только прекрасный лик, но и грязноватая изнанка. Где созидание и разложение, жизнь и смерть всегда рядом и оказываются двумя сторонами бытия, невозможного в отсутствие любой из них.

Потом внимание его привлекли двое детей – даже скорее не детей, а подростков. Девочка не представляла собой ничего особенного – вертлявый чернявый воробушек, разве что подвижность ее могла обещать некоторую живость чувств. А мальчик был хорош. Высокий, белокурый, с задумчивым взглядом исподлобья. Он обладал изящной и экономной точностью движений, свойственной только людям, которые, оставаясь открытыми голосам жизни, не теряют внутренней уравновешенности. Тем, кто обладает задатками мудреца.

Дети возились возле воды, а потом их внимание привлекло какое-то судно, и они, бросив свое занятие, уставились на приближающийся корабль, причем девочка казалась очень взволнованной, а мальчик ее успокаивал.

Наблюдающий за ними мужчина задумался было о возможных пружинах этой сцены, как его окликнули.

Окликнувшим оказался некто Герц, давний знакомец еще по тем временам, когда господин Александер увлеченно и со знанием дела пополнял свою библиотеку. Герц был коллекционер и безумец. Внешностью он напоминал состарившегося и оголодавшего Бетховена, а характером – того самого овода, что преследовал бедняжку Ио. Господин Александер всегда немного сторонился его. К несчастью, достать некоторые раритеты было под силу только жуку Герцу с его знанием всех ходов и выходов и огромными, порой весьма и весьма сомнительными связями. И страсть коллекционера в душе Александера брала верх над сословной брезгливостью.