Черный Янгар - Демина Карина

Сделай шаг, Аану.

Узорчатая тропа сама ложится под ноги.

– Нет!

Я переступаю через нее и едва не касаюсь другого пути.

Чужой?

Но хочешь, твоим станет? Судьбу тоже украсть можно. И разве не мечтала ты хоть раз оказаться на месте сестрицы? Чтобы тебя любили так же, как любят ее? Решайся, Аану.

И окажешься во дворце кёнига, любимой его женой.

– Нет.

Подумай, Аану. Роскошь нарядов вместо медвежьей шкуры. И драгоценные камни в волосах. Золото и серебро, несметные богатства у ног твоих. Власть.

– Нет!

И тропа сворачивается. А брухва шипит уже раздраженно:

– Хийси!

Он бросает под ноги третью дорогу. И в нос вновь шибает запахом гнили.

– Иди, – велит старик, тень которого видна мне. – Твоя. Если не побоишься.

Хранитель путей не лжет.

И я касаюсь босой ступней камня. Какой холодный… И не камень вовсе уже – песок. Белый, речной, ракушки проглядывают. Куда ни глянь – песок. Он добирается до ограды, сработанной кузнецами. А я разглядываю железные прутья, каждый – с два моих пальца толщиной. На вершинах их – острые пики. А на пиках – человеческие и звериные головы.

Мухи жужжат, вьются над ними.

Снова падалью тянет.

– Ну же, иди! – Брухва уже стоит рядом и тычет посохом в спину. – Погляди, что тебя ждет.

Шаг.

Песок ласкает стопы, нагрелся на солнышке. И, присев, я зачерпываю горсть его, чтобы тут же позволить стечь сквозь пальцы. Надо же, я снова чувствую тепло.

– Ну-ну, глупая хийси.

Глупая? Пускай себе.

За оградой – скамьи, а на скамьях – люди. Замерли.

– Это пока.

От удара посоха брухвы мир вздрагивает и люди оживают. Меня оглушают крики, свист…

Что с ними?

Это не ненависть, но лица искажены. И пахнет от людей безумием. Оно одно на всех, словно волна накрыла толпу, заставляя ее двигаться в едином порыве, подаваться вперед и отступать. Визжать. Плеваться. Швырять огрызками и гнилью.

– Азарт! – Брухва облизывает губы. Язык у него синий, распухший, как у утопленника. – Вкусно… будет вкусно.

Он молодеет, напиваясь этой заемной силой, а я отворачиваюсь и оказываюсь у самых ворот, которые медленно открываются. И толпа замирает в каком-то жадном предвкушении. Слышу скрип ворота и хриплое дыхание рабов, этот ворот вращающих. Гудение веревки.

Совокупный вздох толпы.

И шелест песка под ногами.

– Он здесь, чтобы убить тебя. – Брухва пятерней разбирает спутанные волосы. – Если, конечно, ты не убьешь его, хийси.

Человек в железном панцире, начищенном до блеска. В нем, как в зеркале, отражаюсь я.

Медведица?

Девушка в медвежьей шкуре, слишком тонкой, чтобы защитить от удара.

А человек ударит. Он уже поднял копье, и листовидный наконечник его ищет цель.

– Сначала ранит, – деловито замечает брухва.

– Почему?

Мой убийца знаком мне. Подпаленные волосы его заплетены в три косы, а рыжеватая борода украшена алыми ленточками. В левом ухе сверкает зеленый камень.

Гирко.

Он явился рассчитаться за пережитый страх, и толпа приветствует его криками, хлопками, свистом.

– Почему им нужно зрелище? Это же люди.

Копье замирает, чтобы слететь с ладони. И я чувствую боль. Кровь из рассеченного плеча хлынула в песок. А Гирко скалится: он будет убивать меня медленно.

– Хватит! – Брухва не позволяет алым каплям коснуться песка. Сворачивает путь.

Один из многих.

– Твой, – говорит он, почти касаясь меня грязной ладонью. – Возможно, что твой.

– Один из многих, – упрямо повторила я, скалясь. И брухва соглашается:

– Да.

Он уже не враг, но и не друг.

– Зачем ты мне показал это? – К моей ладони прилипли песчинки, которые должны были бы исчезнуть вместе с дорогой.

– Просто так. – Брухва вновь стар, синюшный язык облизывает узкие губы. – Ты хочешь остаться человеком. Но такой дороги нет.

Ложь!

– Пока нет.

Он перебирает пальцы. На правой руке их четыре, на левой – шесть.

– Дороги появляются… иногда.

Мне чудится, что брухва желает меня утешить.

– Но ложью было бы сказать, что такая появится непременно…

Лица отступают. И паутина тает, возвращая меня к Горелой башне.

– …и что она случится вперед остальных.