Золото мертвых - Прозоров Александр

— Понятно, — услышал он над головой, — на охоту ты сегодня не поедешь…

* * *

В себя он пришел от холодного влажного прикосновения ко лбу. Андрей разлепил глаза и увидел пухлое румяное личико своей благоверной.

— Проснулся, ладный мой? — На крохотных пухлых губках появилась радостная улыбка. — Дядюшка мой все беспокоится, выйдешь ли к пиру. Уж и не рад шутке своей. Мыслил, токмо приятнее вино в мороз гостям будет. Ан вон оно как получилось.

— Пир? — изумился Зверев. — А разве я его не проспал?

— Нет, Андрюшенька, то всего лишь обед был. А пир в твою честь князь вечером затеял.

— Почему в мою?

— Ты же муж мой, Андрюшенька… — Полина, хотя это и казалось невероятным, зарумянилась еще сильнее.

— Понятно… — Зверев попытался сесть, но его тут же повело в сторону. Он обратил внимание, что все еще валяется на полу, на ковре, снова сел, привстал и не столько перешел, сколько упал на кровать. — Понятно. Пир, стало быть, не в мою честь, и не в твою, а в честь того, кто у тебя в конце лета на свет появится.

— Может, и не в конце, может, осенью, — стала и вовсе пунцовой молодая женщина.

— Да ты чего, родная, не знаешь, откуда дети берутся? — не выдержал Андрей. — Смущаешься, словно грешное что-то сотворить намерена.

— Так ведь грех первородный, Андрюша, — назидательным тоном сообщила женщина. — Господь наш за грех этот на крест пошел, на себя его принял. Потому как в похоти жизнь новая зарождается, и отмаливать ее весь век свой надобно…

— Это тебя тоже духовник твой научил? — чуть не зашипел от возмущения Зверев. — Вот ведь крыса бесплодная. А ты запомни: нет более святого мига, нежели тот, во время которого жизнь новая появляется. Ибо никто, кроме Бога, вдохнуть жизнь в тварь земную не может. А потому в тот час, когда женщина новую жизнь порождает, она сама равной Господу нашему становится. Какая похоть, какой грех?! Чудо это высшее, что на земле происходит, а не грех!

— Да что ты сказываешь, родный мой, — испуганно закрестилась Полина. — Да про грех первородный тебе всяк расскажет, о нем и дети малые знают. Батюшка, духовник мой, сказывал, на понимании греха своего вся вера Христова держится!

Андрей помолчал несколько секунд, не решаясь грубить сразу. Ведь учение о чуде первородном он от Лютобора, а не из Библии почерпнул, и все же не утерпел:

— Твой духовник пусть сперва хотя бы кошку родит, а уж потом других уму-разуму учит.

— Да как ты можешь?! — возмутилась женщина. — Он себя всей жизнью, всей судьбой своей служению Господу посвятил, а ты его, не зная, поносишь.

— Ой, бедная моя голова, — поморщился Зверев. — Господь, помнится, завещал прародителям рода человеческого плодиться и размножаться. И много детей у твоего духовника? Ни одного? Значит, хреново служит.

— Трое у него детей. Мальчик и две девочки.

Это был нокаут. Выросший в двадцатом веке Андрей совсем забыл, что православные священники, в отличие от схизматиков, имеют право жениться и детей в большинстве своем имеют. Так что похоть Полинин священник себе все же дозволял. Но потом, конечно же, старательно замаливал. Небось власяницу весь день носил, вериги. А вечером — к попадье под одеяло, под теплый бочок…

— Ох, прости Господи, что за мысли идиотские мне спьяну в башку лезут?! — теперь искренне перекрестился Андрей. — Прости, Полина, это зеленый змий, а не я дурные речи ведет. Когда там князь пир собирается затеять?

— Да уж на стол накрывают.

— Тогда вот что, милая моя. Пришли мне Пахома и крынку сыта холодного. Баню, я надеюсь, нам еще не топили?

— Не слыхала о том…

— Это хорошо. Тогда я еще и ополоснусь…

Баня для Андрея была важна еще и тем, что топили ее у князя, разумеется, не чем попало, а дровами легкими, березовыми. И в печи не могли не остаться хотя бы мелкие угольки.

Рецепты старого волхва Лютобора были далеко не всегда приятны, но почти неизменно эффективны. Оставшись с Пахомом в бане, Зверев сожрал полгорсти растертого угля, запив его чуть сладковатым сытом, облился для бодрости двумя шайками холодной, воды, растерся щелоком, снова окатился — на этот раз для чистоты, — еще раз пожевал угля и, одеваясь, чувствовал себя уже вполне вменяемым человеком.

— Куда идти, знаешь? — поинтересовался у дядьки Андрей, застегивая крючки ферязи.

— А то, княже. Здравицы уж не раз кричали, на весь двор слышно.