Карты судьбы - Колесова Наталья Валенидовна

Я видел – Альберт остановился у изголовья кровати, тяжело ухватившись за резную спинку, и пристально смотрел на меня. Тогда и я стронулся с места, двигаясь с трудом, словно преодолевая бегущий навстречу стремительный поток. Я смотрел себе под ноги и, неожиданно наткнувшись на кровать, качнулся и упал на колени. Вцепился пальцами в трещавший и поддающийся шелк.

Кто-то ухватил меня за волосы и приподнял голову. Надо мной склонился Альберт.

– Плачешь? – спросил со странной интонацией.

Я закрыл глаза.

– Плачь, – сказал Альберт. – Плачь. Я плакал над Ганелоной. Теперь плачь и ты. Ты лишил меня всего, Асмур. Ганелоны. Элджгеберты. Смотри на нее. Смотри. Ты обещал мне. Обещал. Смотри.

Он сел на кровати, осторожно пристраивая себе на колени голову Габи.

– Ты никогда… не говорил со мной… о Ганелоне. Даже тогда, – сухо выдавил я. Альберт улыбнулся. Коротко. Страшно.

– Зачем? Зачем? Чтобы потерять еще и брата?

Он посмотрел на Габи – ее залитое кровью лицо было обращено к нему, а пустые глазницы, казалось, смотрели прямо ему в глаза. Я молча взял шелковое покрывало, бережно закутал тело девушки.

– Холодно, – объяснил Альберту просто. Он кивнул; ни он, ни я не сознавали, какой бред мы несем.

Что-то скользнуло по гладкой ткани, сверкнуло зеленым. Я поднял закованный в причудливую золотую оправу изумруд – цепочка, впаянная в золотой стержень, была порвана. Взглянул на талисман Габриэллы. Вскочил – от дверей шарахнулись белые лица, кто-то судорожно всхлипывал. Выхватил взглядом из толпы одно лицо.

– Грудда!

Ее глаза блеснули, когда она увидела в моих пальцах изумрудную подвеску.

– Псы, – сказал я. – Спустите псов!

Она выхватила у меня камень: ее мягкое округлое лицо обострилось, ожесточилось.

– Да! – сказала Грудда отрывисто. – Иди, Асмур. Я найду ее.

Я вернулся в спальню, но вставший Альберт толкнул меня в грудь.

– Уходи!

– Альберт…

– Уходи, я сказал! – он вышвырнул меня за дверь, как мальчишку. Мгновение помедлил на пороге, глядя на меня. – Вернешься на рассвете.

И закрыл за собой дверь.

Рассвело. Узкие окна спальни были распахнуты настежь, пахло росой и свечами. В камине мерцали искры. Я увидел, что Габи накрыта плащом Альберта, а ее изуродованное лицо туго перебинтовано.

– Альберт, – позвал я негромко.

Он сидел в кресле у камина. Я осторожно, словно опасаясь его разбудить, подошел. И понял, что Альберт мертв. Его остановившиеся глаза были прикрыты синими веками, скулы туго обтянуты желтой кожей, за черными губами блестели зубы.

Я смотрел на него, не шевелясь. Это не было убийством. Не было и самоубийством. Он просто ушел догонять ту, которую единственно любил на этом свете. Говорят, когда-то он любил и меня…

Не звук, не стон, не вздох – но я круто обернулся, чувствуя, как шевелятся волосы у меня на голове.

Рука Габи, вытянутая вдоль тела, слабо шевельнулась. Я шагнул к ней, проваливаясь на бескостных ногах, дотронулся до горячего запястья.

– Грудда! Где вы все? Сюда!

Альберт умер, вернув Габи жизнь. Но не вернул здоровье. Были дни, когда она металась в бреду и кричала от боли, пытаясь сорвать с лица повязку. Были, когда лежала неподвижно – бледная, тихая, – и я то и дело брал ее за руку, чтобы убедиться, что она еще жива. Я потихоньку изжил лекарей и сиделок и все делал сам – перебинтовывал, кормил, поил, мыл, переворачивал, смазывал пролежни, ревниво следил за тем, чем ее пичкали, опасаясь, что она вновь уйдет от нас.

От меня.

До сих пор не знаю, сколько это продолжалось. Но однажды я открыл окно в сад, и навстречу мне протянулась цветущая ветка. Пришла весна. Я повернулся к ней спиной и стал смотреть на Габи. Отросшие волосы разбросаны по подушке, кожа едва ли не белее бинтов, тонкие ладони смирно лежат вдоль исхудавшего тела.

Я принес цветущих веток, чтобы изгнать из комнаты запах болезни. Приподняв Габи, Грудда поила ее из ложки. Как ни старался я ступать бесшумно, Габи услышала и повернула голову. Спросила тихо:

– Альберт?

Грудда отвела руку с питьем и посмотрела на меня. Я, кашлянув, сказал хрипло:

– Нет.

Ее улыбка – слабый отблеск прежней улыбки Элджи – медленно погасла. Запекшиеся губы плотно сомкнулись, и я увидел новую – горькую – морщинку на гладкой коже. Грудда мягко опустила Габи на подушки, осторожно ступая, вышла из комнаты. Я понял, что и с этим мне придется справляться самому.