Аутодафе - Пехов Алексей Юрьевич

— Он не был болен? — уточнил я.

— Нет.

— Значит, скорее всего, умер не своей смертью.

— Можно только гадать, — вздохнул Карл, отбрасывая перо. — Самоубийство, убийство, несчастный случай, происки иных существ, баловство нечисти, темная магия… У нас не получается сузить круг поисков, хотя мы и пытались.

Внизу, в холле, хлопнула дверь, подобострастно забубнил Тобиас — ему односложно ответил звонкий, молодой женский голос, в котором то и дело проскальзывали знакомые мне властные нотки, хотя было заметно, что говорящая их смягчает, сглаживает и старается оставаться дружелюбной.

Карл потянулся и сказал:

— Ну, вот и магистр пожаловала. Надеюсь, что с добрыми вестями. Мне чертовски надоело мотаться по дорогам и ловить удачу за заднюю ногу.

Но вместо Мириам в комнату вошел молодой человек в запыленном с дороги костюме для верховой езды, с серым плащом, перекинутым через левую руку, и кинжалом стража на поясе. На вид ему было не больше семнадцати. Он казался еще желторотым птенцом, но старался держаться уверенно и непринужденно, оказавшись рядом с нами.

У него было худое, чуть красноватое лицо с юношеским пушком на щеках, темные глаза и грязно-коричневые волосы, торчащие из-под берета точно так же, как пакля торчит из-под шляпы Пугала.

— Добрый вечер, — поприветствовал он нас, и его взгляд задержался на мне, человеке, которого он видел впервые.

Карл взял на себя труд нас познакомить:

— Людвиг, это Альберт, он год назад с отличием окончил школу, и теперь его учит Мириам. Альберт, это Людвиг ван Нормайенн. Думаю, ты слышал о нем.

Молодой человек с неожиданным восторгом пожал мою руку:

— Конечно! О вас мне много рассказывали! Я рад знакомству. Вы настоящий страж!

Такой энтузиазм был мне в новинку, и я вопросительно посмотрел на Карла:

— Настоящий страж?

— Почаще наведывайся в Арденау. Тех, кто хорошо работает, в школе ставят в пример ученикам. А некоторые стражи давно успели стать символами мужества и настоящей жизни, которая их ждет после выпуска.

— Да ну?

— С учетом того, что кое с кем из магистров я не слишком в хороших отношениях и имею репутацию излишне категоричного выскочки с завышение идеалистическими взглядами на жизнь — это удивительно.

— Госпожа Мириам часто говорит мне о том, насколько вы были способнее меня.

Альберт сказал это без укора, обиды или зависти. С восторгом, явно желая меня порадовать.

Я хмыкнул:

— Ребята, что здесь происходит? Вы сговорились? Верните меня в мою вселенную.

— Чем тебя не устраивает эта, Людвиг? — сказала Мириам, стремительно, словно шквал ветра, входя в нашу комнату.

За те шесть лет, что мы не виделись, она ничуть не изменилась. В свои восемьдесят семь Мириам выглядела едва ли на тридцать шесть. Узкий черный стилет успел собрать много сотен душ и подарить своей хозяйке внешнюю молодость. Прекрасная осанка и умение держаться делали ее властной и величественной, словно она какая-то герцогиня, а не дочь мельника, которой не повезло родиться с даром.

Когда я увидел Мириам впервые, ее холодная, чуть отстраненная красота поразила меня. Я был заворожен ею, словно встретил настоящую снежную владычицу из сказки.

Для женщины она была очень высокой, почти такого же роста, как я. С правильным, симметричным лицом северянки, с чуть припухлыми бледно-розовыми губами и аккуратным, прямым носом с маленькими хищными ноздрями, какие встречаются у потомков варваров Волчьих островов. Но главное в лице прекрасной воительницы, жестокой и властной, были, конечно же, глаза. Они привлекали внимание и, казалось, видели тебя насквозь. Все твои страсти, желания, всю твою слабость, испорченность и жалкие стремления.

Голубые, холодные и чаще всего равнодушные, они напоминали ледник северного Ньюгорта, лежащий под открытым небом и мягко мерцающий изнутри чистым, морозным, голубым светом.

Я помню те дни, когда от одного их недовольного взгляда у меня по коже бежали мурашки, и те редкие минуты, когда меня хвалили, а лед ее глаз на краткое мгновение становился теплым и приятным.

Сейчас льняные волосы магистра были собраны в высокий, и я бы даже сказал, легкомысленный хвост, на шее, как и прежде, висел лишь серебряный крестик, а в ушах — маленькие витые серьги из голубоватого металла, название которого я так и не смог узнать. Гертруда говорила, что это сильнейший защитный амулет, но за то время, что я провел с Мириам, ни разу не видел, чтобы она воспользовалась им, хотя подходящих случаев, на мой взгляд, было предостаточно.